Полеты в клетке (с Романом Балаяном)

Поделиться
Недавно на страницах «ЗН» Роман Балаян размышлял уже об эпохе «перестройки», когда одни только ра...

Кинорежиссер Роман Балаян недавно назван лауреатом премии имени Ивана Миколайчука… Миколайчук и Балаян – два крыла украинского кино, которым было суждено лететь сквозь годы застоя, сквозь время «безвременья». Недавно на страницах «ЗН» Роман Балаян размышлял уже об эпохе «перестройки», когда одни только расправили крылья, а другие (из-за начала периода «малокартинья») их тут же сложили… Эта беседа – в продолжение недавно заданной на этих же страницах темы: о временах, о месте художника в этих временах, а также о нравах, которые часто определяют то или иное время…

— Чем для тебя стали последние двадцать пять лет жизни? Твоя собственная внутренняя эволюция попадала ли в резонанс с изменениями в обществе?

— Комфортно было с 1986-го по 1989-й, во время перестройки и гласности. Дальше — недоумение и дискомфорт. Внешний и внутренний.

— Был ли более свободен в советскую эпоху, чем теперь? В какой степени вообще внутренняя свобода зависит от внешней?

— Я всегда чувствовал себя свободным. Внутренне, конечно. Или только делал вид иногда, что свободен. Внутренняя свобода не зависит от изменений в обществе. Это врожденное. Конечно, в советские времена мы далеко не все могли делать, что хотели. Но у нас не было страха, как у взрослых людей, — даже когда ездили в тюрьму к Параджанову. По молодости и легкомыслию, наверное.

— Может ли массовый человек пройти тот путь, который вы проходили в одиночку, на свой страх и риск?

— Как по мне, так нет. Если ты говоришь о свободе не социальной, а духовной. Это эфирное состояние, существует исключительно в индивидуальном порядке, оно вряд ли воспитуемо.

— «К чему стадам дары свободы»? А и впрямь — к чему?

— Бердяев писал: «Свобода — это право на неравенство». Не может быть равных, все равно кто-то равнее. Не ущемлять свободу другого — вот она, первая элементарная заповедь свободы. Почти не исполнимая. Не всякий оценит смысл свободы, зато полно людей, воспользовавшихся ею на свой лад. Та свобода, которая сейчас у нас, — это базар. Один не слышит другого, третий поливает всех. Будем надеяться, что это временный, переходный период. Культура свободы в обществе зависит от уровня сознательности обывателя. Этот уровень накапливается столетиями нормальной социальной жизни. Подождем.

— После всеобщего обнажения и самообнажения (телесного и душевного), случившегося в последние годы, узнали ли мы больше правды о себе, о человеке вообще?

— Лавина информации о мире, о человеке, изменения, которые обрушились на нас, оказались большинству не по плечу. Мы почему-то в первую очередь усвоили не лучшее из свалившегося богатства. Думаю, причина во внезапности, не постепенности прихода всего этого. Помнится, Карамзин утверждал, что сначала надо просветить народ в понимании того, что такое реформы, и лишь потом, может быть, перейти к ним. У нас все шиворот-навыворот.

— Чего ты не смог сделать из того, о чем мечталось в юности?

— Не стал тем режиссером, о каком мечтал втайне. Скорее, из-за себя самого, из-за нехватки таланта. Рано пропало эго мое художническое — где-то в 1979 году. До этого думал, что я — два Эйзенштейна, вместе взятых. Тут ничего плохого нет — как раз важно, чтобы человек так думал о себе, иначе он ничего не сделает. Но я в какое-то мгновение понял, что не стану тем, кем мечтаю, и все стало на место. Спокойно занял свою нишу.

— Что помогало не просто уцелеть, а сохранять верность себе — в любых условиях, при любых режимах?

— Помогало мое эпикурейское разгильдяйство — слишком был и, надеюсь, остаюсь жизнелюбом.

— Ну, чего-чего, а разгильдяев у нас хоть пруд пруди… Не лукавь. Может, все-таки еще что-то держало?

— В каком-то смысле я и впрямь не меняюсь. Был фраером, им и остался. Не старался и сегодня не стараюсь кому-то нравиться. Каким родился, таким и хочу умереть. Единственное, к чему всегда серьезно относился, — к чувству собственного достоинства. Если по-настоящему заденут, могу и убить. В гневе плохо себя контролирую, что, конечно, нехорошо. И еще одно, пожалуй, уберегало. Я не церковный человек, но всегда думал: «Ну, наверное, Он видит…».

— Какими своими фильмами доволен? Считаешь ли, что реализовал себя по максимуму? О каком невоплощенном замысле больше всего жалеешь?

— Я спокоен за «Бирюка», «Полеты во сне и наяву», «Поцелуй», «Храни меня, мой талисман» и немножко «Ночь светла». Мечтал снять «Я назову себя Гантенбайн» Макса Фриша, «Буйволицу» Гранта Матевосяна. К сожалению, не удалось.

— Не кажется ли тебе, что из нашей жизни уходит поэзия? Мне нравится чья-то формула: «поэтическое мироощущение — видовая цель человечества». Может, мы потеряли цель? Пошли не в том направлении? Переизбыток информации, клиповость мышления, похоже, ведут не к обогащению, а к оскудению души. Иногда у меня вообще возникает ощущение, что у людей — в массовом порядке — забрали душу. Какая-то эмоциональная анестезия, всеобщее «скорбное бесчувствие». Или тебе так не кажется?

— Мы потеряли детскость восприятия. Рано стали вылезать из этих штанишек. Без подготовки. Поэзия — это метафорическое мышление, — когда ребенок спрашивает Бога: «А почему ты боишься показаться людям? У тебя что-то с лицом?».

— Когда стал продюсером, что было труднее всего в себе менять? Как совмещаешь необходимость быть трезвым прагматиком, иногда жестким к коллегам, товарищам, — и сохранять в себе художника, поэта? Ведь твои фильмы на самом деле киноромансы, где мелодия, ритм, интонация, нечто неуловимое, нежное были всегда важнее слов.

— Не думаю, что стал продюсером, я скорее как бывшие директора фильмов. Некоторые почему-то стесняются этого и горделиво называют себя продюсерами. Продюсер — это поиск идеи, потом сценариста, потом режиссера и денег, дальнейшая реализация фильма — прокат и т.д. Ничего такого у нас нет, по-моему. Просто пользуются госденьгами, якобы добавляя и свои. А как совмещаю… Наверное, не очень. Со стороны виднее. Но хочется быть финансово независимым, не ходить с вечно протянутой рукой. В юности, когда считал, что «нам, творцам, все позволено», был тунеядцем, вечно в долгах, от чего страдала моя семья. Когда насытил свое художническое эго, резко изменился. К тому же я люблю бытовой комфорт. Может, возраст сказывается. Часто думаю: вот бы нам стать, как Чехия. Чтобы красиво было, чисто, удобно…

— Не ты один любишь. По моим наблюдениям, все, у кого была хоть малейшая возможность, бросились в первую очередь делать в квартирах «евроремонты». Киев — вопреки градоначальникам — хорошеет на глазах, хоть и всегда был хорош. Слушай, а может, на самом деле, мы и хотели-то стать всего лишь «буржуа», нормальными обывателями? И на том примириться с действительностью, просто наслаждаться «божественностью повседневной жизни», как говаривал коренной киевлянин Виктор Некрасов… Но вот вечный парадокс: в 60-х — начале 70-х в Киеве была культурная среда, некий питательный бульон для художников. Сейчас его нет. Где черпаешь эту самую подпитку?

— Тогда были кумиры, нравственные авторитеты. Самыми интересными людьми в Киеве были диссиденты. Я верил только им, восхищался их жертвенностью, потому что сам не способен к этому. Мне, конечно, ближе был круг Параджанова. Его присутствие в Киеве создавало особую ауру, атмосферу вечного праздника. Все хотели стать лучше, все ему подражали, иногда во вред себе. При отсутствии внешней свободы была свобода духа. И образец вкуса. Сейчас этого не осталось. Черпнуть негде.

С уходом из жизни Параджанова и Ивана Миколайчука не у кого спросить, то ли ты делаешь, не заблудился ли. Спасают друзья, посиделки — обговоришь, послушаешь, отсмеешься, и вроде бы все нормально. Но без продуцирования художественных идей. К сожалению. Время другое и других. А вообще-то все нормально, если относиться к этому без бурчания и тоски.

— Почему ты привязан к герою, которого сам не раз называл слабым? Что в твоем понимании слабый человек? А что — сильный? Почему твой герой не находил себе места в старой жизни и не находит в новой? Что мешает ему состояться? Реализоваться — не благодаря, а вопреки. Эталонный образец этого «вопреки» — Параджанов. А Иван Миколайчук, по-твоему, был слабым или сильным?

— Слабый, значит, хоть иногда сомневающийся в своей правоте, в своих мыслях. Иначе он был бы суперменом. Мне супермены не интересны. Там нет тайны.

— Извини, Роман, а ты, что же, никогда не сомневаешься?

— Я — сильный. Меня же интересуют люди менее толстокожие, легко ранимые, которые могут не выжить, потому что не согласны с той реальностью, в которой приходится существовать. Мои герои — идеалисты. Со времен «Поцелуя». Это как бы один и тот же человек, но это не я. Часть меня. Видимо, что-то такое и во мне скрыто. Скрыто, может, даже от себя самого. Реализоваться «вопреки» не каждый может. Иван не был слабым, он был чересчур тонким и поэтому очень уязвимым. Параджанов же — это вообще исключение из правил. Он — гений, на земле редко бывал, все время летал. В частной жизни он был всяким, — позвольте, мне это знать лучше других. Но как публичный человек планку всегда держал высоко. На той высоте, которую сам себе определил. Тут он был безупречен.

— То, что случилось с героем твоих «Райских птиц» на Западе, где он утратил способность творить («летать»), не напоминает ли наш нынешний опыт, растянувшийся на два десятилетия?

— Согласен.

— Видишь ли ты героя «Полетов во сне и наяву» с исторической дистанции хоть в чем-то иначе, чем в 80-е?

— Не задумываюсь.

— Ладно, поговорим теперь о другом. Что произошло за двадцать лет с украинским авторским кино? Ты знаешь, его неизменно поддерживала, по мере возможностей, Анна Чмиль... Научился ли хоть кто-то у нас снимать так называемое кино зрительское? Какие из фильмов произвели впечатление? Как относишься к последним лентам Киры Муратовой и Юрия Ильенко? Какие работы молодых дают надежду, что идет нормальная смена поколений?

— А что, что-то произошло? По-моему, не произошло и не происходит. Киноотрасль рухнула. Наличие некоторого количества фильмов, даже хороших, не означает жизни кинопромышленности. Нужен какой-то мощный толчок, импульс. Может быть, как в России семь-восемь лет назад, разовый выброс государственных денег. Тогда на Госкино спустили 150 млн. долл., и у них киноотрасль заработала. Расцвела и будет цвести. Там снова вспомнили, что кино не только зрелище, но еще и пропаганда, это интеграция своей ментальности, своих стремлений в мир. У нас на эту тему сдвигов долго не было. Но совсем недавно усилиями Чмиль и Союза кинематографистов удалось пробить закон о поддержке производства национальных фильмов, о протекционистской политике государства. Я с законом еще не знаком подробно. Если для инвесторов он окажется не привлекательным и если Кабмин не кинет большую сумму в нашу отрасль, мало что изменится.

Что касается новых фильмов. К сожалению, я почти не хожу в кино. «Мазепу» Ильенко не видел.

Муратову смотрел, но мне больше по душе ее прошлые фильмы. Такие шедевры, как «Долгие проводы», «Астенический синдром», «Познавая белый свет». А вот что делается в среде молодых, совсем не в курсе. Мне жаль, что не снимают, увы, Наталья Андрейченко, Сергей Маслобойщиков, Лесь Санин. Сделали по одному хорошему фильму (Сергей — два) — и все.

Есть Андрей Руденко, чьи курсовая и дипломная говорят о том, что он мог бы снимать нестандартное, занимательное кино. Он тоже, по слухам, не работает. Так что, кто там стоит за нами, старыми, почти неизвестно. Вообще-то, на мой взгляд — дай бог ошибаться, — нынешние молодые не готовы к тому, что отличало нас. Мы согласны были и без вознаграждения снимать, лишь бы такое кино, какое ты сам хочешь. Новое поколение более прагматичное и меркантильное. Без денег — ни шагу.

— Ты — человек мира: армянин из Нагорного Карабаха, живущий в Украине, много снимающий в России, часто бывающий на Западе, в бывших советских республиках. Всех поочередно видишь с дистанции. В чем, по-твоему, ошибки России? Украины? Почему кино на всем постсоветском пространстве (если судить по ежегодному кинофоруму стран СНГ и Балтии) до сих пор депрессивное по тону и смыслу? Что потерял бывший советский человек? Что случилось с интеллигенцией? Почему перемены принесли почти сплошь разочарование? Может, дело в том, что мы привыкли жить воображением, в плену своих иллюзий, а реализация грез всегда разочаровывает и опустошает? Или просто были грубые ошибки в социальной и культурной политике?

— Россия никак не расстанется с советско-имперским комплексом, Украина — с той вторичностью, которая была в ее историческом прошлом. Тоталитарная беспощадность политического руководства России соответствует тотальной беспомощности Украины. Если мы уже суверенное государство, пора перестать мыслить по-рабски. И только избавившись вчистую от этого комплекса, научимся разговаривать и действовать на равных. С той же Россией особенно.

Вообще-то, бывший советский деятель культуры потерял пространство, масштаб — раньше я интересовался, что там происходит в киргизском кино, в эстонском и т.д. Сейчас мы замкнулись, ни о ком ничего не знаем, и от этого во всех отношениях сузились. Раньше ты хотел обаять всех, сейчас — дай бог своих. Никакой ностальгии по советской власти, по равенству у меня, естественно, нет и быть не может. Но чистоту и честность советских интеллигентов не променяю на мораль нынешних, самых успешных. Да, на Западе засыпают и просыпаются с мыслью о прибыли. Но у них это сложилось давно, работают какие-то свои механизмы и противовесы. У нас пока это занятие греховное.

Сегодняшний интеллигент стал почти таким же обывателем, как и все. Во-первых, он обнищал еще больше, чем было при советской власти, — особенно на фоне новых стандартов жизни. Но, главное, он вдруг понял, что от его взглядов ничего не зависит. Он потерял свое былое влияние, и это его пригнуло, что ли. По чести, интеллигенция проиграла все. Ее использовали — чтобы не сказать слова грубее — в своих целях, и еще не раз используют.

— Как всегда, по Герцену: «Мы проломили стену, а в нее хлынули другие»…

— Что касается художников, то мы могли интересно мыслить только в той клетке, где нас держали. Потом дверцу клетки открыли, а крылышки-то способны облететь только пространство клетки. Чтобы полететь дальше — размах не тот. И еще долго-долго надо будет разминать эти крылышки. Боюсь, не год и не два… Не знаю, как насчет всей интеллигенции, а вот художник всегда был и должен оставаться в оппозиции к власти. К любой. Может, тогда мы выйдем из художественного оцепенения.

— Украина свободу не отвоевала, ее подарили. Вольноотпущенный раб еще долго остается рабом по духу. Но случился Майдан. Не революция, конечно, но большой энергетический взрыв, который многое изменил в национальном самосознании (тут, кстати, и ответ на вопрос «к чему стадам дары свободы»). Меня лично как человека киношного больше всего поразила художественная, эстетическая сторона этого события. Во-первых, буквально воплотилась мечта шестидесятников: не поодиночке, а всем миром «выйти на площадь». С другой стороны, это был триумф, реализация самых несбыточных притязаний украинского поэтического кино. Даже Параджанов — дай ему миллионы — не смог бы придумать и организовать такую «массовку» — красивую, мощную, достойную. Прямо-таки мегарежиссура, о которой грезил радикальный Юрий Ильенко… К чести твоего ученика Сережи Маслобойщикова, в фильме 1994 года «Жозефина и мышиный народ» он создал художественный образ, спрогнозировал то, что произойдет на киевских улицах через десять лет. Какова художественная интуиция! …Я опять увлеклась. Расскажи теперь ты о своем личном отношении к Майдану — тогда и сейчас.

— Майдан был прекрасен, он рушил старое и вселял надежды. Несколько месяцев вместе со всеми я жил этим. Увы, уже через год он только и делал, что рушил себя. Порыв увял, не поддержанный серьезной системной работой и власти, и общества в целом. Постепенно оставались только яркие политические ток-шоу на TV. Я, как наркоман, тоже пристрастился к ним, смотрел часами. Жена возмущалась, а я ей: «Ты что! Это же концерт! Спектакль! Какие первоклассные актеры… Парад лицедеев…» И правильно, что их показывают. Это надо смотреть. Прочищает мозги, избавляет от иллюзий незрелого сознания.

— Согласна. И последний вопрос — из сотни не заданных. В России модно считать, что для свободы и демократии она не созрела. А Украина?

— Да простит меня все постсоветское пространство, но, как по мне, демократию здесь поняли по-своему. Весьма и весьма превратно. По-советски, опять же. Что же касается свободы, давай лучше скажу тост. Я услышал его впервые у нас в горах шестнадцатилетним. Наш сосед долго слушал застольные разговоры о свободе, а потом поднял бокал и сказал: «Я хочу выпить за дерево, которое стоит в воде, но все время умирает от жажды».

Поделиться
Заметили ошибку?

Пожалуйста, выделите ее мышкой и нажмите Ctrl+Enter или Отправить ошибку

Добавить комментарий
Всего комментариев: 0
Текст содержит недопустимые символы
Осталось символов: 2000
Пожалуйста выберите один или несколько пунктов (до 3 шт.) которые по Вашему мнению определяет этот комментарий.
Пожалуйста выберите один или больше пунктов
Нецензурная лексика, ругань Флуд Нарушение действующего законодательства Украины Оскорбление участников дискуссии Реклама Разжигание розни Признаки троллинга и провокации Другая причина Отмена Отправить жалобу ОК
Оставайтесь в курсе последних событий!
Подписывайтесь на наш канал в Telegram
Следить в Телеграмме