В дуэте с Кремером

Один из самых знаменитых скрипачей современности Гидон Кремер и один из редких соло-вибрафонистов (в целом мире) Андрей Пушкарев — тандем мощный, до тончайших нюансов сыгранный и на загляденье гармоничный. Пушкарев, ко всему прочему, киевлянин. И этот факт, кажется, не в последнюю очередь способствует пусть недостаточно частому, но все-таки ощутимому притяжению музыкантов к украинской столице.

— Маэстро, многие меломаны знают вас не только как выдающегося музыканта, но и… литератора. Если можно, несколько слов об этой стороне вашей деятельности.

Гидон Кремер: Я не считаю себя литератором. Давно, в 1990 году, я как-то за семь недель исписал более 700 страниц. Из них впоследствии получилось три с половиной книги воспоминаний. Я пока не планирую писать что-то новое, хотя многое еще не опубликовано, да и опыта за последние 20 лет прибавилось.

Сейчас я переделываю сценарий моего музыкального спектакля под названием Cinema & Comedy, который прошел уже око­ло 20 раз в десяти европейских странах. Спек­такль в некотором роде биографический: канвой сюжета является моя собственная жизнь. Но, несмотря на то что сейчас он будет называться «Быть Гидо­ном Кремером», речь в нем идет, в принципе, об академическом музыканте нашего времени, о том, какие трудности ему порой приходится преодолевать, о какие камни спотыкаться и с какими разрушениями мира классической музыки сталкиваться.

— Давно освоили новую для себя профессию аранжировщика?

А.П.: С 2002 года, когда произошло «крещение Гидоном». Од­нажды сделал обработку «Ли­бер­танго» Астора Пьяццоллы для виб­рафона и фортепиано и исполнил его с канадской пианисткой. После концерта Гидон сказал, что хочет попробовать что-то в таком же духе, но только с оркестром. И предложил либо найти надежного аранжировщика, либо сделать все самому. Не знаю, откуда у меня вдруг появилась уверенность в собственных силах, но в итоге мою аранжировку «Либертан­го» Гидон взял в репертуар «Кремераты Балтики». Играли мы ее долгое время: последний раз — в феврале этого года в Австралии. Дальше я сам видел, в каком ключе можно работать. Помню, однажды на программу Cinema не нашлось биса. Уже когда мы съехались на репетиционный период в Германию, мне пришла в голову идея сделать «Се­ренаду лунного света» Миллера из фильма «Серенада солнечной долины». Буквально за два дня мельчайшими «иероглифами» я набросал черновик партитуры — он уместился на развороте нотного листа. Оттуда уже выписал партии оркестру. До сих пор помню, как округлились глаза звукорежиссера, когда при записи этой пьесы в студии он попросил показать ему партитуру…

— Камерному оркестру «Кремерата Балтика», с которым вы по сей день выступаете, уже двенадцать с половиной лет. Сохранился ли в глазах музыкантов тот блеск, памятный по киевским гастролям 1998 года?

Г.К.: Он больше заметен у новичков, но, тем не менее, сохранился еще у многих. Не скажу, что у всех, — я как раз борюсь с теми, у кого этот блеск начинает тускнеть. Мне легче расстаться с каким-нибудь музыкантом, чем терпеть, чтобы этот вирус распространялся. Я надеюсь, у «Кремераты» еще есть будущее. Во всяком случае, половина музыкантов, «зачинавших» этот коллектив, — на своих местах.

Из наших относительно недавних проектов, которыми я горжусь, («Кремерата» вложила туда все свое умение и молодой азарт) — запись без дирижера Четырнад­цатой симфонии Шостаковича и Адажио из Десятой Малера. Нель­зя не вспомнить соль-мажорный квартет Шуберта в прекрасной оркестровке Виктора Кисина — петербургского композитора, проживающего в Бельгии, а также диск Kremerland, составленный из сочинений, посвященных лично мне либо «Кремерате». К тому же пос­ледние 12 лет на плечах коллектива и мой фестиваль в австрийском Локенхаузе, где мы стараемся сопоставлять творчество раз­ных композиторов. В этом году будут Гайдн, Хиндемит и современная музыка.

Г.К.: Следующее, что появится на рынке (видите, уже и я использую эту скверную терминологию) из наших с «Кремератой» записей, — диск с рабочим названием De Profundis. Туда войдет около 12 сочинений как классических авторов, так и современных ком­позиторов, образующих некий мостик между музыкой прошлого и наших дней. Произведения одинаково сильные своим духом, особой остротой эмоций.

— Какие качества вы сегодня ищете в музыке?

Г.К.: Я не вижу себя ни «интеллектуальным» интерпретатором, ни исполнителем, подыскивающим нечто экстравагантное, желая стать с ног на голову. Я обхожу стороной сочинения, которые, по выражению Маурицио Кагеля, «композиторы пишут для композиторов». Хо­тя, с другой стороны, историю XX века сложно представить без того же Арнольда Шенберга, родоначальника атональной музыки.

— Как вы думаете, нужен был бы истории Шенберг, родись он в наше время?

Г.К.: Во всяком случае, композиторов, которые сейчас видят себя Шенбергами, наверняка, предостаточно. Пьер Булез с Карл­хайнцем Штокхаузеном — в первом ряду. Недавно скончавшийся Штокхаузен мне всегда казался одним из композиторов-режиссеров, «перформером», экспериментатором, открытым другим мирам. Булез, напротив, идет вглубь звуков, «стопой» Шенберга, но еще более глубоко: заостряет свое вни­мание на концептуальном начале — микрозвучаниях, определенных системах. А я, как человек, выросший в тоталитарной системе, всех этих систем побаиваюсь и обхожу стороной. В этом смысле мне близок Эйнштейн, который сказал, что все, чего он добился в жизни, достиг не благодаря какой-то шко­ле, а вопреки. Что говорить, музыка Альф­реда Шнитке, Арво Пярта, Валентина Силь­вестрова и Гии Канчели мне гораздо ближе. Поэтому я грешу тем, что часто ее исполняю.

А.П.: В музыке Канчели самое важное для исполнителя — это тонкость: полу-, четвертьтона. Один неосторожный звук — и можно испортить всю канву. Слиш­ком жестко взятым аккордом ты в первую очередь выбиваешь из колеи самого себя. Это совершенно особый, хрупкий мир. Либо ты его понимаешь, либо нет…

— Как реагирует на ваш вибрафон наша публика?

А.П.: Как минимум, проявляет интерес. Когда его выкатывают на сцену, 70% зала задается вопросом: «Что это?». Потом, когда берешь какой-нибудь красивый аккорд, становится еще интереснее. А после концерта уже спрашивают: «Ой, а как вы умудряетесь играть четырьмя палочками?». Для кого-то это диковинная сладкая конфетка. Кто-то слышит в нем холод, лед. Для большинства вибрафон — лишь краска симфонического оркестра. «Одна из», так сказать. Несколько лет назад я решил побороть этот стереотип и доказать, что вибрафон — солирующий классический инструмент. Пока получается. Это то, чем я живу, посредством чего могу говорить.

Г.К.: Музыкант часто вынужден жертвовать естественным человеческим желанием жить «нормальной жизнью» — быть частью семьи. Эта профессия — удел одиночек. Хорошо, если у вас ответст­венность за коллектив, как у меня с «Кремератой». Он дает вам энергию, иногда сопротивляется… Часто одиноки и композиторы, вынужденные проводить часы своего интенсивного духовного труда, по сути, в одиночной камере — вне зависимости от того, чего от них хотят возлюбленные, друзья или коллеги.

— В начале разговора вы говорили о подводных камнях и опасностях, которым сегодня подвержена профессия классического музыканта. Чего боитесь лично вы?

Г.К.: С советских времен у меня аллергическая реакция на лозунги вроде «искусство — в массы», «музыку сочиняет народ» и т.д. Некоторые мои нынешние коллеги преподносят свое искусство буквально при помощи тех же, до боли известных слов, говоря открытым текстом о желании «привлечь к классической музыке массовую аудиторию». И в этот момент незаметно, как у иллюзиониста, происходит подмена того, что является настоящим, поскольку понятие качества заменяется количеством, доступностью и спросом. Я не говорю, что нужно быть снобом и творить лишь для узкого круга специалистов, но нельзя подменять настоящее искусство, требующее некоторых усилий восприятия, статистикой о миллионных продажах.

Эта подмена, «пролеткульт» — огромная опасность нашего времени. Сегодняшний cross over в некотором смысле занимает то же место, какое раньше занимал какой-нибудь комитет партии. Мы окружены коммерческим подходом, ориентирами на все быстродоступное, хорошо продающееся. И наш спектакль («Быть Гидоном Кремером») задуман как один из способов вывести наружу то, что нас всех преследует и разрушает чистоту музыки. Изначально спектакль кому-то виделся как смешной, но на самом деле это смех сквозь слезы. Есть надежда, что люди поймут: они смеются над собой, одураченные популярной музыкой, рекламой, чем угодно. Яда вокруг предостаточно, главное — не попасться.

— Лично вам тяжело отбиваться?

Г.К.: Конечно, тяжело. Но я стараюсь идти своим путем, не поддаваясь искушению быть сверхпопулярным и записывать лишь то, что будет работать на рынок. Правда, находить средства для проектов, обличающих деньги, — очень хитрая штука. И сложная: порой просто головой об стенку бьюсь, пытаясь сделать качественное видео нашего спектакля. Для этого нужно много денег, а их пока никто не дает. Я волен подарить себя этому проекту, ничего на этом не заработав, свои бессонные ночи в течение двух лет, но я не считаю правильным вкладывать и свои деньги. Я музыкант, а не бизнесмен. По­этому продолжаю искать партнеров, готовых заразиться моим азартом...