Попытка реконструкции: по карте и почтовым карточкам 1941 года

70-летний «юбилей» начала войны стал поводом перелистать доставшееся от родителей семейное эпистолярное наследие: 11 полученных с фронта почтовых отправлений датированы 26 июля - 2 сентября 1941 года.

Сразу скажу: отец - Василий Федорович Малаков - вернулся с войны в мае 1945 года. А тогда, 23 июня 1941 года, в понедельник, уже имея на руках повестку из райвоенкомата, он пошел на работу, где получил документ об увольнении, и по мобилизационному предписанию явился на пункт призыва, который срочно был развернут вблизи нашего тогдашнего киевского дома (улица Круглоуниверси­тетская, 7-а, кв. 29; теперь это №14, и нумерация квартир изменена) - в средней школе на улице Дарвина, 2.

По состоянию здоровья отец был нестроевой (носил довольно сильные очки), но когда началась Вторая мировая война, когда Киевский особый военный округ стал Украинским фронтом и его бойцы отправились в «освободительный поход» за Збруч, отца направили на военные сборы (с сентября по декабрь 1939 года), которые он проходил как резервист в Киеве. Носил в петлицах по два «кубаря», что отвечало воинскому званию лейтенант.

24 июня 1941 года отец с эшелоном отправился на фронт со станции Киев-Московский в составе 174-го запасного стрелкового полка 26-й армии. Ему было 39 лет. Дома с мамой остались мой 13-летний брат Георгий (по-домашнему Гога) и четырехлетний автор этих строк.

Сохранилась склеенная из нескольких листов отцовская полевая карта масштаба 1:1 000 000 (в 1 сантиметре - 10 километров). В пределах этого фрагмента: на севере - Сарны, на юге - Мо­гилев-Подольский, на западе - Самбор, на востоке - Борис­поль. Судя по нанесенной новой государственной границе и по написанию названий населенных пунк­тов, карта составлена перед войной, потому что названия западноукраинских городов, городков и сел даны на русском языке в транскрипции с польского - например: Щежец (Щирець), Сон­дова Вишня (Судовая Виш­ня), Езежаны (Озеряны) и т.д. Неко­торые города отцовской рукой взяты в кружок и рядом проставлена дата - фиолетовым карандашом и так, что нет сомнений: сделано это не за столом, а в полевых условиях. Тогда даты писали через дробь: число - арабс­кими, месяц - римскими цифрами. Так же карандашом прочерчен путь, которым двигался эшелон на фронт: Киев-Жме­ринка-Проскуров (теперь Хмель­ниц­кий)-Волочиск-Тернополь-Львов. Против последнего стоит отцовская дата: 27/VІ-41. Через три дня здесь уже были немцы.

Теперь, опираясь на обнародованные схемы боевых действий, на публикации и данные из Интернета, можно попытаться реконструировать карту и события, в круговороте которых (или вне которых) мог оказаться мой отец в его тогдашнем положении военнослужащего.

Итак, идем по карте и отцовским воспоминаниям.

От Львова отец нанес на карте жирную стрелку в сторону го­ро­да Хиров, западнее Самбора, где располагался штаб 26-й армии.

О тогдашнем пребывании во Львове запомнился послевоенный отцовский рассказ, как они, говоря военным языком, сосредоточились на каком-то закрытом городском дворе. Неожидан­но их обстреляли с высокого чердака. Кого-то ранили, большинство поспешили в укрытие, а несколько бойцов быстро нашли ход на чердак, откуда вывели бледного парня, отобрав у него немецкий автомат. Без допроса и следствия из этого же автомата парня и расстреляли, он только и успел выкрикнуть: «Слава Україні!».

Это воспоминание я услышал в 1950 году, когда отец вернулся из Львова из командировки и привез новость: во Львове в общественных туалетах висят объявления о добровольной явке с повинной воинов УПА. Мне было тогда тринадцать лет…

Сохранилась плоская жестяная коробочка из-под коротких карандашей фирмы Faber еще дореволюционного происхождения. Наверное, ее дала отцу наша мама, потому что в коробочке до сих пор лежит черный карандаш, на желтой поверхности которого ножичком вырезано «Е.П.» (Евгения Паппадопуло - мамина греческая фамилия в девичестве). Коробочку с дорогими фотографиями родных и листиками отрывного календаря за 1924-1925 годы с мамиными записями-впечатлениями о счастливых свиданиях отец носил в нагрудном кармане гимнастерки все годы войны - на сердце. Сох­ранился в коробочке и амулет-оберег - три засушенных «счастливых» (потому что у них не три лепестка, а четыре) листика клевера в картонной обвертке, на которой отцовской рукой написано: «Эти лепестки клевера я находил, лежа на земле в ходе бое­вых операций в районе Львова в период 27-28 июня 1941 г.».

Официальный язык более поздних публикаций: «учитывая неблагоприятные обстоятельства, сложившиеся в течение первых дней начала войны, Ставка Верховного командования Красной армии 30 июня приказала командующему Юго-За­пад­ного фронта генерал-полковнику М.Кирпоносу надежно прикрыть киевское направление и до 9 июля отвести войска из львовского выступа на рубеж старых укрепленных районов по линии государственной границы 1939 года и, опираясь на них, организовать мощную оборону».

26-я армия под командованием генерал-лейтенанта Ф.Кос­тенко, в состав которой входил отцовский 174-й ЗСП, должна была отойти к линии Проскуровс­кого (Волочиского) укрепленного района (УР №13).

В реальной жизни по отцовским отметкам на карте путь отхода (правдивее - отступления!) 174-го ЗСП выглядел так: 28/VІ - Красное (на следующий день - немцы), 29/VІ - Подкаменец, дальше - Золочев, Зборов, Нес­торовцы; 30/VІ - 1/VІІ - Тер­нополь (4 июля - немцы), 2/VІІ - Волочиск (на следующий день - немцы), 3-4/VІІ - Прос­куров (немцы аж 8 июля), 7/VІІ - Меджибож (на следующий день - немцы). А в эти дни южнее от продвижения отцовского полка именно 7 июля немцы захватили Бердичев, 9 июля - Житомир, а в ночь на 11 июля передовые подразделения немецкой 13-й танковой дивизии, входившей в состав 6-й армии под командованием генерал-фельд­маршала Вальтера фон Рейхенау, вышли на рубеж реки Ирпень, что в 15 км от Киева. Так началась героико-трагическая оборона столицы Украины, продолжавшаяся на правом берегу Днепра 70 суток.

В это время движение 174-го ЗСП наш отец обозначил уже без дат - линией: Литин, Стрижавка, Винница, Вороновица, Ильинцы, Дашев, Жашков, Воронов, Буки, Яновка, Шаулиха, Тальное, Лоташев.

Краешек карты с фиолетовой карандашной линией дает направ­ление: Богуслав–Миронов­ка-Канев. 8-10 августа 26-я армия заняла оборону на левом берегу Днепра в районе Золотоноши.

Фрагмент отцовской карты

Первые дни войны они, запасные, не отступали, не убегали, а «отходили». Когда оставляли очередное село, шли туда, откуда пришли, а потом, далеко за селом, делали крюк в обход. Чтобы село не знало, куда они пошли. Спасаясь от воздушных ударов, часто шли ночью, в темноте, и если кто-то обо что-то спотыкался первым, сразу передавал по строю: «Ноги!».

Один из бойцов, немолодой еврей, пожаловался, что у него язва желудка, и он не может есть всухомятку. На это политрук, держа руку на кобуре, спросил с прижимом: «Вам что, не нравится пища в Красной армии?!»…

Случилось так, что один боец потерял ложку и ужасно горевал: «Где моя ложка, где моя ложка?». В тот же день они шли колонной по одному под высокой железнодорожной насыпью. А вверху ехал грузовик. Шофер (тогда не говорили «водитель») не справился с управлением, и «полуторка» покатилась вниз. Шофер успел выскочить, бойцы бросились врассыпную, а тот, который потерял ложку, не успел отбежать, и его убило - одного. А из кузова посыпался интендантский груз - ящики с… ложками.

Однажды отцовский взвод получил задачу: прикрыть отход основных сил полка. Залегли вдоль «складки местности», едва заметной на равнине. Через некоторое время увидели на горизонте пыль и услышали грохот быстро приближавшихся немецких танков. А у бойцов взвода - ни одной гранаты, винтовка - одна на троих. Втиснулись в землю, кто-то стал читать «Отче наш»… Как было не поверить в силу слова Божьего, когда вдруг танковая колонна изменила курс и пошла в сторону - мимо них! За день догнали свой полк, где их уже и не ждали: арьергарды считали неминуемыми, тактически оправданными потерями.

Отец вспоминал, как шли ми­мо большого холодильника, где горели куры - чтобы не достались врагу. Политрук запретил брать «жаркое», дескать, они уже отравлены! Но какой был запах!

И все это время продолжались бои, гибли люди, ломались судьбы, вдовели жены и сиротели дети… Тысячами и тысячами…

Однажды я задал отцу очень важный для меня, маленького мальчика, вопрос: он лично убивал немцев? На что отец ответил: «Когда лежишь в окопе, отбивая атаку, стреляют все, и определять, кто из нас попал, бессмысленно и вообще не до того. Самая сущность войны для бойца зак­лючается в простом: если ты не убьешь, тебя убьют!». Это было сказано просто и убедительно. Больше к этой теме мы не возвращались.

Летом 1941-го, отступая от Галичины вплоть до сдачи Киева, отец чуть ли не каждый день посылал нам открытки, суеверно надеясь, что не в последний раз, но в ответ не получал ни строчки. О том, что мы живы и здоровы, узнал только в ноябре 1943-го, когда Киев был освобожден от нацистской оккупации.

А теперь об упомянутых 11 поч­товых отправлениях 1941-го. Это десять стандартных советских «почтовых карточек» 10х15 см с разметкой, гербом СССР, маркой номиналом 10 и 20 копеек и надписью, продублированной еще по «старорежимному» правилу на французском - языке международной дипломатии: Cаrte postale. Так же двумя языками проставлено внизу: «Адрес отправителя» и Adresse de lexpй­diteur (уместно напомнить: еще в первые послевоенные годы на городских аптеках было два слова: «Аптека» и на французском - Рhаrmасіе).

Почтовые штемпеля до недавнего времени почтовые отделения ставили дважды: при отправлении, когда марка почтовой уплаты гасилась, и при получении. Последнее теперь не делается, а жаль, потому что этим поч­та снимает с себя ответственность за срок пересылки и дос­тавки корреспонденции.

Отец, как только прибывал к ним военный почтальон или когда сам оказывался около почтового ящика, присылал карточки на два адреса: наш довоенный - на Круглоуниверситетскую, где действовало почтовое отделение Киев-4, и, на всякий случай, на адрес нашей бабушки Марии Андреевны Паппадопуло. Сюда, на Институтскую, 20, кв. 6, поч­ту доставляли из Главпоч­там­та (Киев-1, ул. Кре­щатик, 26). На Инс­ти­тутскую мы перебрались с началом войны, и отец об этом знал.

Не пересказывая текс­тов отцовских карточек, отмечу прежде всего, что ни одного бравадно-пат­риотического слова там нет. Нет героических описаний боев. Только личное.

На лицевой стороне адреса написано чернилами (видно, заранее на почте или там, где были чернила), а текст на обороте - карандашом. Наверное, полевая почта еще бездействовала, а воен­ная цензура еще не наладила перлюстрирования, потому что на открытках обратный адрес отец подает открытым текстом: «п/о Ко­ро­бовка Золотоношского р-на Полтавской обл., 174 стр(ел­ко­вый) зап(асной) полк, рота начсостава». Именно оттуда пос­тупили первые шесть открыток в начале войны. На штемпелях почтового отделения Коро­бовки стоят даты: 12, 14 августа 1941 го­да, а на тех же карточках в Киеве дата получения одна:
28 ав­густа. Значит, они поступили одновременно.

Напомним: в те августовские дни шли тяжелейшие бои при обороне Киева, но почта действовала, хотя и медленно - иногда две недели шла из-за Днепра!

Отец говорил, что их часть перешла на левый берег Днепра по железнодорожному мосту в Каневе, после чего мост взорвали наши саперы. Кстати, быки то­го моста стоят до сих пор - теперь уже ниже по течению от плотины Каневской гидро­электро­станции. А Георгий Ма­ла­ков срисовал их акварелью летом 1950 года будучи в Каневе - отцу на память.

Канев немцы взяли 15 августа, а 174-й ЗСП держал оборону на левом берегу Днепра возле села Коробовка. Первая поступившая оттуда открытка датирована отцом 26 июля. Значит, до тех пор ее не было возможности отправить. Отец писал так, что можно только догадываться о подробностях и деталях пережитого в то время:

«О себе писать много не приходится: за 35 дней пройдено до 900 км (из них только 75-80 км ехал). Но всё это позади, и одно утешение: на 35 дней войны осталось меньше, сколько бы она ни длилась. О Киеве слышу много…» Эти строки семья прочитала через месяц.

11 августа: «Сегодня один из наших получил письмо из Киева. И мы все необычайно обрадовались. Явилась надежда: авось получит каждый из нас. Сегодня это (получить письмо) для меня большое счастье!» А еще писал, что получил деньги, но не знал, как передать.

На следующий день, 12 ав­гус­та: «Ровно пятьдесят дней, как мы расстались, а кажется, это было давно-давно, так много пережито за это время. И, вероятно, я уже порядком надоел Вам своими письмами, в которых только то и пишу, что о пережива­ниях, о том, что страшно сильно соскучился по Вас. Но такова обс­тановка. От Вас я не получил ни одной строчки… а послано больше двух десятков писем… Пишу на бутылке одеколона - неудобно».

Итак, не за столом, а лежа на земле, где ничего плоского под руками не было, даже приклада винтовки, которой, значит, не имел. Это становилось понятно из строк.

14 августа: «Кое-кто получил ответ: открытки, телеграммы… Почта приходит вечером».

16 августа: «56-й день войны… А «он» все летает, грохочет, грозит. Острые минуты. Тупенят. Становишься каким-то безразличным». Это - все что касается войны. Остальное - между строк.

Еще долгие годы после войны отец, бывало, услышит гул с неба, поднимет голову и говорит: «Вот сейчас он опасен», а когда самолет уже над нами: «Теперь он не страшен»…

Рубеж на левом берегу Днеп­ра в районе, где мог находиться 174-й ЗСП, Юго-Запад­ный фронт удерживал с 12 по 24 августа.

25 августа (штемпель отправления: 26/VІІІ) - из села Боль­шие Кручи Пирятинского района (киевский штемпель - 29/VІІІ - какая скорость!) пишет нашей маме: «Всё думаю, как переслать тебе деньги. Их скопилось до 880 рублей, и я жду случая с кем-нибудь передать. Спешу, потому что будет отправка писем».

Первого сентября отец писал из Больших Круч: «Жена одного из сослуживцев собирается в Киев. С ней передаю 750 руб. Она должна будет зайти на Институтскую, хотя сама живет в Дарнице. Сюда она приезжала навестить мужа. Писем в Пиря­тин не пиши, т.к. еду дальше».

Странно читать такое: идет война, гибнут люди, а к кому-то приезжает жена… Можно дога­дать­ся, как тогда, там, в тех обстоятельствах отца могли радовать даже самые родные киевские названия, упомянутые кем-то вслух: Институтская, Дарни­ца… А нас тогда не могли не зацепить слова из того отцовского письма, отправленного из Пиря­тина: «Еду дальше». Значит, отступление продолжается, потому что Боль­шие Кручи - это на восток…

По послевоенным официальным данным, рубеж на левом берегу Днепра в райо­не, где мог находиться 174-й ЗСП, Юго-За­пад­ный фронт удерживал с 25 по 31 августа.

30 августа мама получила отцовскую телеграмму, присланную еще из Пирятина. Обычно даже в мирное время слова «Вам телеграмма!» в первый миг настораживают, но там был текст, написанный на скорую руку киевской телеграфисткой от руки на клочке какого-то бланка. Наверное, отец надеялся на скорость доставки и, вероятно, зная ситуа­цию на фронте лучше нас, мысленно прощался… Но спокойно и обыденно спрашивал о здоровье, передавал всем привет, просил жену беречь себя и детей. Теперь знаем, что в начале сен­тяб­ря в Пиря­тине был штаб Юго-Западного фронта, и это обстоятельство не могло не наводить на определенный ход мыслей. Ясное дело, тревожный: отступают!

Первого сентября мы получили карточку от жены Михаила, двоюродного брата отца, который жил в Горьковской области России в поселке со странным названием Пьянский Перевоз.
С 23 июня брат тоже был на фронте, они получили письмо от нашего отца, который жаловался, что нет вестей из Киева. (Ми­хаил Иванович Малаков, врач, прошел войну от Москвы до Ке­нигс­берга, а потом еще и принимал участие в войне с Японией.)

Последнюю, полученную нами до прихода немцев карточку, отец написал в селе Большие Кручи 2 сентября. Обратного адреса уже нет, штемпель - «Пи­рятин», дата была на второй марке, но она когда-то отклеилась и потерялась. Штемпель поступления почтового отделения - «Киев-4»: 6 сентября. Все.

А 15 сентября 1941 года подвижные соединения немецкой 2-й танковой группы, наступая с севера, и 1-й танковой группы, которая наступала с юга, соединились в районе Лохвицы и завершили окружение огромной группы войск Юго-Западного фронта. Не пересказывая известные дальнейшие трагические события - полная безалаберщина, взятие в плен 665 тысяч бойцов и командиров Красной армии, гибель командующего фронтом генерал-полковника Михаила Кирпоноса, - отметим, что группа войск 26-й армии под командованием генерал-лейтенанта Федора Костенко сумела выр­ваться из окружения. Значит, тогда спасся и наш отец.

До конца сентября 26-я армия еще входила в состав Юго-Западного фронта. С его распадом 174-й ЗСП, уже как учебный, по «боевому распоряжению штаба Южного фронта» от 28 сен­тября 1941 года был подчинен командующему войск 12-й армии. На то время 174-й ЗУЧСП состоял из «двух вооруженных батальонов, которые находились в селе Ивановка (40-50 км на восток от Павлограда)» и должны были быть «на утро 29.09 автотранспортом перекинуты в село Вербки». Там командиру 174-го ЗУЧСП было приказано «занять оборону на заранее подготовленном рубеже». Еще из одного отрывка информации, выявленной в Интернете: «В ночь на 30 сентября части 12-й армии перегруппировывались с целью занять оборону на новомосковском направлении. На утро 30 сентября отряд подполковника Пушкина (входил в состав 12-й армии), прикрываясь мотострелковым батальоном на рубеже Карабиновка, Новоалек­сандровка, Лиманское, остальными силами (в которые входили и два батальона 174-го ЗСП - да!), оборонял рубеж Вязовок - западную окраину Павлограда».

Именно тогда нашего отца как нестроевого зачислили в резерв начсостава Южного фронта. Сохранилось единственное фото тех времен: отец с усами, в солдатской шинели и ушанке. Дата: 8 ноября 1941 года, станица Обливская Ростовской области. Впрочем, военная служба для него продолжалась, уже потом были бои на территориях Белоруссии, Польши, где получил медаль «За боевые заслуги», но это другая тема.

Кроме упомянутых листочков клевера, был у отца еще один оберег, с которым прошел все испытания войны. В ее начале, в сложных условиях отступления и отчаяния, один однополчанин, тоже киевлянин, немолодой еврей с Подола, дал отцу маленький сверток в платочке, предупредив: «Когда почувствуешь, что наступает предел, конец, хана, разверни - это и будет твое спасение». Отец ревностно берег этот сверток, и когда наступал критический момент, сдерживал себя - дескать, это еще не конец, может быть и хуже, и тот, как он считал, сухарик в платочке еще будет полезным! Он развернул платочек в мае 1945 года: там была обычная деревянная щепка! Но она имела чрезвычайную силу - силу веры в счастливую судьбу! Так оно и случилось.

Через двадцать лет отец получил медаль «За оборону Киева», утвержденную в 1961-м, когда Киев был назван городом-героем.