«Не ступай, бабо, ногою у січовий кіш…»

Попытки осмыслить комплекс событий, связанных с зарождением и становлением запорожского казачества в XV-XVI вв., начинаются почти по их следам. Тем временем создаваемый на протяжении последующих пятисот лет историографический образ казачества оказался далеко не адекватным своему реальному прототипу.

Дело в том, что большинство описаний казацкого жизнеустройства построены по такой логике: общая характеристика запорожского казака (характеристики реестрового казака нет); местожительство запорожцев; быт и развлечения казаков; казацкая вера и церковь.

Интерес к семейной жизни казаков-запорожцев сводится, как правило, к казацкому аскетизму, то есть отречению казаков от семьи, концентрации их моральных, умственных и физических усилий на военном деле и к суровому запрету появления женщины на Сечи. А мерилом отношения казачества к женщинам авторы часто выбирают широко известную украинскую песню о гетмане Петре Сагайдачном, который «проміняв жінку на тютюн та люльку, необачний!».

«Безбрачный», скептически настроенный к женщинам казак подается в современной литературе как непререкаемый украинский архетип мужчины и основная составная часть «мужской» модели украинского общества. В таком идеале мужчины, утверждают исследователи, «отразилась вся украинская история, а особенно история ХVІІ в. с его стремлением к образованию, миру, человечности и вместе с тем с бесконечными войнами, бесконечными смертями во имя веры и свободы».

Итак, за пределами интереса оказалась одна из самых жизненных составляющих старого украинского общества - женщины. Пройденный шляхтянками, мещанками, казачками и простыми крестьянками путь как будто провалился, оставляя черную пропасть в нашем историческом познании… А может, женщины Казацкой Украины и на самом деле не оставили весомого исторического следа, достаточного для воспроизведения образа женской активности?

Ответить на поставленный вопрос можно, лишь открыв для нового прочтения те сферы человеческой жизни, которые еще до недавнего времени полагали не важными в контексте позитивистского анализа, - повседневность, частная жизнь, традиции и обычаи. То есть сферы, с которыми чаще всего связывали и к которым относили любую женскую активность.

Историческая реконструкция прошлого только на основе государственных, идеологических, социально-политических, военных и культурно-художественных параметров не является дос­таточно исчерпывающей. Потому как реализация ряда взаимосвязей, которые складывались в украинском обществе (человек и быт, человек и война, человек и религия, человек и власть). невозможна без присутствия женского фактора.

Проблема присутствия женщины в воинствующей среде южноукраинских степей из периферии рассмотрения (то есть как она представлена в источниках) лишь в последнее десятилетие прошлого века перемещается к его центру, хотя источники сами по себе не давали для этого оснований. Дело в том, что в конце ХІХ в. усилиями известных отечественных историков Пан­те­леймона Кулиша, Аполлона Скаль­ковского и Дмитрия Явор­ницкого, согласно тогдашним тен­денциям времени и места (ук­раинская и российская истории рассматривались как течения единого потока, а украинские уче­ные считали российскую ис­торию и культуру своей), была сформулирована концепция, согласно которой фигура женщины в пределах Вольностей Войс­ка Запорожского Низового рассматривалась казачеством как не­желательная, а то и неполноценная. Ссылаясь на «регулу» - неписаный устав Запорожского общества, А.Скальковский утверждал, что все чины и звания Войска Запорожского, от кошевого до полкового хорунжего, получало только товарищество, то есть неженатые казаки. Женатые же ни на чины, ни на должности претендовать не могли. Право си­деть в зимовщиках также имело только товарищество со свои­ми «служками», или юнцами, - за­писанными по куреням или нет, но тоже холостяками. Отец мог жить «с сыновьями или родст­венниками, если эти пос­ледние к куреням были приписаны, но ни одной женщины в зимовщиках не было и быть не могло».

С того времени, историографический штамп о «безбрачии» запорожского казачества и нежелательность присутствия женщины в пределах военного лагеря - Сечи - стал отправным пунктом при рассмотрении вопросов, связанных с историей казацкого войс­ка. И это при том, что подав­ляющее большинство старшин, полковников, кошевых и гетманов имели жен и детей. Так вот, чтобы выяснить, отвечает ли действительности вынесенный в заголовок тезис о присутствии женского фактора в культурном пространстве Запорожья, попробуем посмотреть на пройденный шляхтянками, мещанками, казачками и простыми крестьянками путь сквозь призму мировоззренческих представлений и традиций жизнеустройства людей той эпохи. Для этого, обезопасив мозг от вируса современности, еще раз вчитаемся в страницы казацких летописей, в сюжеты легенд и пересказов со времен Запорожья, а также в строчки исторических песен и дум, которые и до сих пор хранят дух казацкой эпохи.

Поиски следов женского присутствия в культурном прост­ранст­ве Запорожья начнем с того, что в пределах ХVІ - пос­ледней четверти XVIII века ук­раинские земли входили в состав Великого княжества Литовского, Польско-Литовского государства (Речи Посполитой), а с 1654 г. име­ли тесную связь с Московс­ким государством. Довольно отдаленные друг от друга украинс­кие историко-этнографические та гео­графические регионы - Во­лынь, Подолье, Киевщина и Приднепровье - представляли собой целостность, объединенную лишь мифом об общем прошлом жителей и древними традициями жизнеустройства.

Заселенное преимущественно кочевым людом Поле, по-та­тарски Heyhat (Степь), на пер­вую половину ХVІ века простиралось едва ли не на пятую часть современной Украины, охватывая южные регионы Черкасской и Винницкой облас­тей, полнос­тью - Кирово­градскую, Днепро­петровскую, Николаевскую, Хер­сонскую области и частично - Одесскую и Запорожскую. Свое­образными «дверями» в это Поле со стороны довольно густозаселенного (в тогдашнем понимании) Поднепровья были пороги - прерывчатая гранитная гряда, пересекавшая течение Днепра и тянувшаяся на много километ­ров между нынешними городами Днепропетровском и Запо­рожьем. За порогами, ниже описанной еще в середине Х в. Конс­тантином Багрянородным Кич­касской переправы, начинался Днепровский Низ. Густые дубравы в устьях днепровских притоков, нетронутые пчелиные рои, множество рыбы, птиц и диких зверей, плодородные земли и южная роскошная красота сотворили из этих мест райский оазис.

Для нас в этом контексте важным будет не столько факт учас­тия в колонизации края выходцев из разных регионов тогдашней Украины, сколько осознание возможного присутствия (на противоположном настаивает большинство отечественных исследователей ХІХ-ХХІ вв.) в повседневных практиках казацкого края следов женщины. Мы будем собирать все, что оставили после себя жители этого региона, критически воссоздадим и тщательно проанализируем малейшие свидетельства его прошлого. Подчеркнем, что проблема отсутствия или наличия следов женской повседневности в традициях степного социума сама по себе значительно важнее, чем это представляется на первый взгляд. Ведь произведенная социумом традиция, как правило, является неопровержимой возможностью вхождения индивида, микрогруппы или социальной прослойки в историю. Через традицию можно вписаться в конкретный исторический период, найти свое место, а следовательно, и легитимироваться.

Южная Степь была краем личной свободы и широких возможностей. Особые условия жизни на «пограничных» землях способствовали выработке у степного населения таких черт характера, которые обеспечивали бы ему возможность выживать в условиях постоянной опасности. Понятно, что в Степи, где сила властвовала над правом, не закон, а оружие решало большинство споров, воспитывались люди сильные, энергичные и хищные, которые могли защититься и от чужих, и от своих. Такие обстоятельства жизни должны были сказаться как на мужчинах, так и на женщинах. Но это, так сказать, в теории. А что на практике? Какой видели (и видели ли вообще) современники женщину в райском оазисе Днепровского Низа?

Приняв во внимание предостережения известного историка Наталии Яковенко, о том, что бытовое сознание простых людей, формы их социальной реакции и стереотипы мышления должны быть эквивалентны модели «высокой» культуры, попробуем «увидеть» отображение образа женщины и ее повседневных практик в мировоззренческих представлениях элиты и ординарных людей - жителей восточных окраин Речи Посполитой.

Начнем с анализа образцов элитарной культуры Речи Пос­политой. Не позднее 1578 го­да польский шляхтич Свентослав Оржельский, известный в Вели­копольше своей рассудительностью и политкорректностью, создал латиноязычные хроники «Дела бескоролевья после смерти несомненной Сигизмунда Ав­густа». Описывая жизнеустройство Войска Низового, он, воссоздавая тогдашние представления о быте и повседневности низовых казаков, заметил, что живут они «на берегах и многочисленных островах Днепровских Бористеновых; все пешие, строят удивительно легкие морские лодки, способные с легкостью выдерживать волны морские. На тех лодках спускаются к Очакову, где Днепр <Бористен> впадает в Черное море <Понт Эвксинс­кий>, и даже дальше за море. Живут лишь с добычи. Нападают на суше и на море на Татар особенно и [на] Турок. Гнездятся с женами и детьми на островах (выделено мной. - А.К.), которыми Днепр Бористен изобилует, и могут выставить до 8000 жолнеров. Название их Низовцы или Низовые, происходит из того, что сидят на нижнем Днепре Бористене» («низ» означает «дол». - А.К.).

Опоэтизированное отражение повседневной жизни степного люда конца XVI - начала XVII в. находим и в балладе литературного происхождения «Песня казака Плахты». Довольно популярное в первой половине XVII в. поэтическое произведение воссоздает игривый разговор женщины с главным героем баллады казаком Плахтой о реалиях повседневной жизни казаков-запорожцев:

«…- Гой, козачейку, пане ж мій,

Сподобався ми ся живот твій.

- Любо ж тобі горювати,

Дай преч з тобов поїхати.

- Душе моя,

Я вже твоя.

- Ручку дай

І всідай.

- Я твоя.

- Ти моя,

Кулина!...

- Гой, козачейку, пане ж мій,

Далек же іще домик твій?

- Уже геть ті Запороги,

Конець нашої дороги…»

Итак, на время создания упомянутых нами текстов в «Запоро­гах», «на берегах и многочисленных островах Днепровских», по представлениям авторов, жили как мужчины, так и женщины. Похоже на то, что стереотип «безженного» восприятия именитым обществом казаков-низовцев рассыпается в прах, едва мы обратились к содержанию созданных элитой Речи Поспо­литой текстов и ее мировоззрению.

Исходя из этого, направим исследовательское внимание на устные (фольклорные) источники - исторические песни, легенды и пересказы, записанные в пределах бывшего Запорожья, историко-географической области, на протяжении продолжительного времени игравшей роль своеобразного культурного центра Нижнего Приднепровья и тесно связанной с утверждением на исторической арене воинствующего мужского сообщества - казачества.

Начнем с записанного А.Сто­роженко на Екатеринославщине в первой половине ХІХ в. пересказа «Про запорожця Ониська і його жінку». В нем рассказывается о запорожце по имени Онысь­ко, который «сидел» зимовщиком недалеко от Днепра. Как-то в городе Миргороде он полюбил молоденькую хорошую девушку и позже женился на ней. «Привіз Онисько молоду дівчину у свій зимівник. Тут у нього була рублена хата на дві половини, усякої худоби не перелічити, і наймитів, і наймичок (выделено мною. - А.К.). Одяг Онисько свою жінку, неначе кралю яку». Однако не сиделось запорожцу с молодой женой. Только услышит, что «збираються в коші на татар або на ногайців, то не втерпить - кине жінку і поїде собі в кіш…». Как видим, сидеть зимовщиками, уходить на Сечь, принимать участие в казацких советах и походах могли, по пересказам, не только холостяки, но и женатые казаки-запорожцы.

Записанный С.Науменко в Запорожской области во второй половине ХХ в. пересказ «На туркені оженюся…» также говорит о повседневной практике женатого на турчанке (!) запорожца. «У минулі часи нинішнє село Малинівка Гуляйпільського райо­ну називалося Туркенівкою. Старі люди кажуть, що десь років двісті (на время записи пересказа. - А.К.), а може й більше, тому сидів тутечки зимівником якийсь запорожець. Бравий був козарлюга, відважний лицар і добрий хазяїн. Всього в нього було доволі: і бджіл, і скотини, і птиці, і збіжжя. Не було тільки одного - жінки. Ну то що ж! Пішов він одного разу з січовим товариством у похід, а повернувся на хутір з молодою туркенею. Туди-сюди, узяв та й одружився на ній».

Активность «низовых» женщин не ограничивалась занятием домашним хозяйством, воспитанием детей, высматриванием мужа-казака из похода и жалобами на нелегкую судьбу.

В записанном Д.Яворницким на Екатеринославщине (в пределах бывших Запорожских Воль­ностей) пересказе «Могила Нас­тина» (в других вариантах «Мо­гила Насті») отображен внешний вид и отдельные сцены повседневной жизни отважной атаманши по имени Настя. Пересказ повествует, что Настя носила саблю, шаровары, шапку и «держала у себе ватагу козаків, а ніхто того не знав, що вона дівка... Кілька років правила вона за козака. А як умерла, то тоді тільки й дізналися, що вона дівка». Сила и храбрость этой женщины, очевидно, были настолько велики, а ее действия как предводителя настолько ловкими, что казаки даже не догадывались, что ими руководит «атаманша». Как видим, образ женщины-воительницы включает в себя, в данном случае, довольно распространенную на украинских землях в XVI - первой половине XVII в. традицию женщин-воительниц переодеваться в мужскую одежду, подрисовывать усы, брить голову и т.п. Информацию об этой традиции дают не только устные источники, но и значительное количество письменных.

Записанный краеведом А.Ко­валевым на Днепропетровщине (в пределах бывших Запорожских Вольностей) пересказ повествует о непосредственном участии женщины в боевых действиях казацкого подразделения в роли бое­вой единицы - ружейного стрельца-снайпера. В восстании под предводительством Якова Острянина (1638 г.) активное участие принимала жена казацкого сотника Семена Моторы - Варвара. Острянин, якобы лично, поручил Варваре Моторе убивать особо важных персон во вражеском лагере, приставив к ней шестерых казаков заряжать мушкеты и готовить стрелы.

Разведчики Потоцкого в конце концов обнаружили, что источником «особого зла» является женщина, которая безошибочно подстреливает ротмистров и вельмож. Потоцкий якобы приказал открывать пушечный огонь «по всякой женщине, которая будет замечена в казацких шанцах». Таким образом много женщин полегли от разрывов пороховых ядер, среди них, по пересказу, погибла и Варвара Мотора.

Информацию об активном участии женщин в различного рода битвах представляют не только устные исторические источники, но и письменные. А следовательно, есть основания говорить о том, что в пределах Запорожских Вольностей проживали не только мужчины, но и женщины. Присутствие женской повседневности в культурном пространстве Запорожья (принимая во внимание заучивание местным населением повседневных практик и сохранение их в коллективной памяти) становится особенно заметным на фоне войн и вооруженных конфликтов жителей степного «пограничья». Образ сильной женщины - степной амазонки транслировался через сюжеты, связанные с пребыванием женщин на казацких зимовьях, участием в боевых действиях казацких подразделений, казацких судах и во время следствий, освобождением из неволи пленников и т.п.

Как видим, специфика женской повседневности в культурном пространстве Запорожья заключается не в его отсутствии (на чем настаивают большинство отечественных историков), а в присутствии в виде разнородных типологизированных практик женской активности.