Иван Марчук: «Не могу согласиться, когда мой портрет Ющенко интерпретируют как пророчество оранжевой революции и личной драмы Виктора Андреевича…»

Поделиться
Музею выдающегося отечественного художника Ивана Марчука в столице быть! Заложены даже первые кирпичи будущей стройки, которая развернется на Парковой аллее Андреевского спуска в очень живописных местах...
Иван Марчук

Музею выдающегося отечественного художника Ивана Марчука в столице быть! Заложены даже первые кирпичи будущей стройки, которая развернется на Парковой аллее Андреевского спуска в очень живописных местах. Марчук, как говорится, «наше все» — официально признанный гений, душа нации и космополит в душе, «пробороздивший» просторы Америки и Украины. Когда-то непризнанный, а сегодня обласканный, он находит удовольствие и отдохновение только в творчестве. В эксклюзивном интервью «ЗН» Иван Марчук рассказал о будущем музее имени себя, об американских страницах своей жизни, а также о знаменитом портрете президента Виктора Ющенко, вокруг которого ходит немало легенд…

— Путешествуя по миру, вы хоть когда-нибудь мечтали, что родина созреет принять вас в свои объятия и поставит на такой недосягаемый пьедестал почета — персональным музеем при жизни похвастается не каждый живописец…

— Еще двадцать пять лет назад я откровенно посмеивался над сторонниками моего творчества. В советское время они обивали пороги всевозможных инстанций, старались достучаться до чиновников, запрограммированных на стереотипы. В Союзе существовал соцреализм, а все иное — не искусство. Марчук — иное, значит, его не существует. Я был исключен из художественного процесса Украины. И суета моих приверженцев казалась мне бессмыслицей. Мне было жаль, что они пачкаются, даже произнося вслух мое имя, ведь раньше мною пугали: «Ты что, общаешься с Марчуком? Никому не говори, проблем не оберешься!». Однако, осознавая нутром чуждость советскому образу мышления, собираясь в очередной раз в Киев, я оказывался как бы на распутье: брать с собой картины или не брать? Все вывозят, а я снимаю десяток с подрамников, мучаюсь, сомневаюсь, но везу. А ведь мог бы запросто продать их за границей. Правда, там я всегда неохотно расставался со своими работами, но что поделать, был вынужден. Вот я и зарабатывал. Еще со студенческой поры привык работать, искал халтуру, чтобы помочь родителям. Сколько себя помню, зарабатывал и раздавал. Родня-то у меня огромная. И все бедные. Сколько ни дашь — много не будет. А мог бы по тем временам купить себе приличное жилье, не одну, а три квартиры в Киеве. Да и не от Украины я тогда убегал, а от режима. Хатки у меня всегда перед глазами стояли. Закрою глаза — и все удивляются, с какими подробностями они у меня в Америке на холсте выписываются.

Портрет Виктора Ющенко. 2003 год

В Америке я двадцать четыре часа в сутки принадлежал себе. Телефон молчал. Трудись, сколько хочешь, хоть на десяти работах. Главное, плати налоги. Там мне ничего не оставалось, как творить и платить. Иногда даже удивлялся, когда пару сотен в конце года возвращали. Но дома все-таки у меня больше соблазнов для жизни…

— Надо полагать, не только личной жизни, но и общественно-политической. Говорят, вы были одним из экспертов во время «кастинга» на пост нового министра культуры. В Оксане Билозир разочаровались?

— Когда в прошлый раз я прослушал список предлагаемых кандидатур, понял, что ни одна из них мне не импонирует. Билозир мне показалась больше симпатичной, как женщина. Я с ней был немного знаком и проголосовал за нее, хотя понимал, что женщина, у которой нет административной практики, вряд ли может повлиять на изменение мировоззрения в любой области. Певцы — это вообще своеобразная категория людей, вряд ли кто-нибудь из них может претендовать на руководящую государственную должность. У руководителя, лидера должно быть совсем иное общественное звучание. Мне, честно говоря, было жалко ее. Сознательно стремиться оказаться карасем среди акул — это чисто женское непонимание ситуации. Думаю, это был тяжелый период в ее жизни. Однако война, которая по этому поводу разгорелась, для меня вообще не существовала. Я читал газеты, но всю эту возню по-настоящему оценить не мог. Я двадцать лет не был в театре. Мне хватает своего актерства. Судьба иной раз так заносит меня, что я, наблюдая со стороны, смеюсь. Я не интересуюсь и кино. Я вычеркнул эти сферы из своего бытия. Давно не могу позволить себе читать романы. Моего свободного времени хватает только на хорошую поэзию и музыку. Да и те кассеты, которые мне подбрасывают друзья, я слушаю во время работы. Правда, меня интересует вся полифония человеческой деятельности. Мои друзья это знают и делятся со мной тем хорошим, что их поразило.

— Вы как никто наслышаны о кадровой неразберихе в связи с культдолжностями… Кто, по-вашему, способен хоть что-нибудь сдвинуть с мертвой точки на посту главного человека в Минкульте?

— Только личность. Тот, кто в силах что-то изменить в обществе. Как-то мы ехали в машине с Дмытром Павлычко, и я вслух стал рассуждать, что из Игоря Лихового, директора Каневского музея Шевченко, получился бы хороший министр культуры. Удивлялся, мол, смотри, как бывает: сидит человек в небольшом городке, а знания в нем феноменальные, глубинные! Всем интересуется, на любой вопрос ответит, настоящий интеллигент. В своем хозяйстве — порядок, а к большей власти не рвется. Как природа естественный и чистый. Павлычко задумался и с улыбкой ответил: «А ведь ты прав, я бы и не додумался до такого». Сболтнул и призадумался: выходит, я хорошему человеку зла желаю. Я-то сам никому не позавидовал бы на этой должности, поскольку всем известно, что такое Министерство культуры...

— А как вы отнеслись к слиянию двух лун — культуры и туризма (под одной крышей)?

— Не понимаю, по какому принципу произошло такое объединение. Мне оно кажется странным. Это настолько разные отрасли, и в каждой есть чем заниматься. Мне бы очень хотелось, чтобы поскорее удалось наладить индустрию туризма в Украине. Но для этого, наверное, нужно объединять и направить в одно русло усилия других отдельных министерств, например, транспортного и строительного. Для того чтобы в Украину хлынул поток туристов, нужно многим отраслям потрудиться. Я хочу, чтобы Украина превратилась в рай. Наши художники едут на Запад. А случись наоборот, то чужестранцы обалдели бы от наших красот. А принимать мы всегда умели: напоить, накормить, чтоб уже из-за стола не встать. У нас же до сих пор осталась показуха перед чужими. Лично мне Министерство культуры не нужно. Я человек самодостаточный. У меня ни разу не возникало желания идти к министру. Во времена Горбачева шла полемика о ликвидации министерств в республиках и подчинению их центру в Москве. Как по мне, в этом был резон. Зачем кормить армию людей, которые ничего не делают? В этом смысле я сторонник американского подхода: если ты из себя что-то представляешь, тебя заметят, вложат деньги, чтобы вынуть еще большие деньги. У них нюх на прибыли. Спортсменов и певцов быстро берут в оборот. К художникам присматриваются, их нужно больше раскручивать, делать рекламу. Я обходился без агентов и менеджеров. Сам себя предлагал, а дальше предлагали мне.

— Но отчего же вы все-таки уехали из Америки, если уж она такая хлебосольная и соблазнительная?

— В каждом художнике есть нечто такое, что он хочет отдать своим людям и получить от них взамен хотя бы доброе слово. Первые годы я хорошо себя чувствовал за границей. Через семь лет почувствовал, что прошла новизна ощущений. И заскучал… Стал мотаться. Жил по полгода в Киеве, по полгода в Америке. В плане эмоций жизнь на два дома меня устраивала. А в смысле карьеры нужно было что-то решать. Меня ищут в Киеве, а я уже в Нью-Йорке. Приезжаю, а меня якобы заждались и начинают предъявлять какие-то обязательства и претензии. И как только я понимаю, что меня пытаются связать, тут же падает тонус. Я не могу в такой ситуации работать. Не могу смириться, что я «должен», не могу себя насиловать. Я импровизатор. Поступаю так, как хочу в данный момент. Единственное, что сам себе должен, — это не поступать подло. В таких случаях быстро принимаю решение. А то, что может подождать, приходит по случаю. Подсознательно я знал, что не хочу провести свою жизнь в Америке. Тем более не хотелось умирать в чужой стране. Принятие решения ускорили события 11 сентября. Я взял билет почти за месяц до террористического акта. Сентябрь мой любимый месяц. И я хотел успеть застать его в Украине. По стечению обстоятельств я оказался на улице, когда началась трагедия. Вышел на открытую площадку — те здания-близнецы показались мне двумя большими спичками. Представьте: падают огни с этажа на этаж, дым клубится, а небо чистое и голубое. Когда первый дом чуть наклонился и стал сползать, такая паника началась… Казалось, от происходящего земля застонала. Все побежали, и я поддался тоже. Когда второй небоскреб сложился как карточный домик, я решил, что это конец. Представил себе последний день Помпеи.

Шесть дней самолеты не поднимались в небо. Мне было страшно лететь, но и оставаться еще страшнее. Я каждый день спрашивал у авиакомпании, вылетают ли самолеты. За день до числа, указанного в моем авиабилете, первый самолет отважился подняться в воздух, и только тогда я поверил, что долечу. Ноги тряслись, когда поднимался на борт. Приземлились в Цюрихе, а дальше готов был пешком идти до Киева, до того не хотелось опять садиться в самолет. Пообещал себе, что больше никуда не полечу, хотя и планировал вернуться в Америку зимой. С тех пор я там не был.

— А как же картины? Они что, там и остались?

— Да, остались на одной из тамошних выставок. Тем летом я специально летал в Америку, чтобы подготовить и открыть свою выставку. Сорок картин. Но было не до них. Уезжая, чувствовал, что не вернусь, но собрал только самые необходимые вещи. Многие мои картины были реализованы не так, как я хотел. Восемь по моей просьбе вывезли. Шесть только сейчас плывут на корабле вместе с мебелью моего агента. Я в жизни посеял множество картин. Наверное, больше всего осталось в Австралии, что-то потерял из виду в Америке и Канаде. А что делать, если человеку не сидится на месте? Какие-то силы его гонят как перекати поле.

— Известно, что вас время от времени тянет в сторону Канева — к дому, к друзьям. Поговаривают, это мистическое по энергетике для вас место.

— Я в те края наведываюсь двадцать лет. Все время присматривал там обычную сельскую хату. Обошел пешком от Триполья до Канева. В каждом селе находил себе дом, но ни разу не купил то, что облюбовал. Надо мной стали даже посмеиваться: «Марчук — ходок, он всего лишь спортом занимается. Ходит, договаривается, а потом исчезает». А я все не мог остановиться. Критерии выбора у меня давно отчеканились: живописное место у самой воды, и обязательно, чтоб хата была крепкой, поскольку хозяин из меня никакой. В начале восьмидесятых годов я успел заработать горький опыт, купил хату в Гребенях на крутом берегу. Место первозданное по заброшенности, берег постоянно обваливался, обнажая живописный сад. Хата без внимания ветшала, мало того, что я не приспособлен растрачивать на быт свои силы, так меня оттуда еще и выгоняли, как опасного националиста. Но прошли годы, и неведомая сила снова увлекла меня в поиск. Я отправился в поход — Григорьевка, Шученка, Стайки… А дом нашел в Каневе. Коллега присмотрел. Я едва взглянул — и что-то меня зацепило, мое, беру. Повезло. И хата оказалась выгодная, в семьдесят шестом году на совесть скроена. Сад разросся и переплелся как джунгли — орех касается яблонь и груш, по земле от тяжести стелится черная смородина. Только у меня некому сад от урожая освобождать. Пройдусь по нему как воробей, поклюю ягодки — и айда к Днепру. Самое главное, что река близехонько, с холмика спустился, и я у воды. Картина «Утро на Днепре» нарисована почти с порога моего дома. Я жаворонок, просыпаюсь вместе с солнцем, иду к воде. Складываю руки и протягиваю их ребром на уровне горизонта. Кто-то бы увидел, решил бы, что Марчук, немного того… Но там в это время никто меня не увидит и не осудит — чесаный ли, одетый ли. А для меня ведь это главное — делать то, что хочу. Я и в городе просыпаюсь в пять утра, иногда и в четыре. Покручусь дома — и в мастерскую. И так 365 дней в году, выходных я себе не устраиваю.

— Когда-то вы сказали: «Во мне сидит девять Марчуков…»

— Я рисовал сколько себя помню. Порою нечем было — ни карандаша, ни ручки. Так я водил по бумаге чем попало — сжимал стебелек и рисовал соком, получался один цвет, цветочный сок давал другой оттенок. Таскал у папы украдкой из сундучка кусочки бумаги, пока мне не подарили альбомчик. Рисовал все, что видел, но верхом совершенства своего творчества считал портреты, которые мне удавалось перерисовать до определенной схожести со школьных учебников. Однако с первой попытки в Львовское училище прикладного искусства я не поступил. У нас в селе художников не было, и некому было мне подсказать, что нарисовать стакан сложнее, чем портрет скопировать. Потом, слава Богу, случилось и училище, институт и армия, но это был еще не я. «Я» появился, когда приехал в Киев, и, работая в Институте сверхтвердых материалов, два часа занимался непосредственной работой, а остальные шесть издевался над собой. Сидя на работе как в тюрьме, восемь часов не имея права выйти, искал себя. Хотел забыть всю грамоту, которой меня выучили, а учителя у меня были хорошие. Начал с примитива. Разрушал все: стереотип форм, анатомию. Хотел найти в себе что-то. Нечто понятное только мне, но только как это реализовать, не знал. Пытался все забыть, чтобы возродиться. И вдруг из меня полилась такая фантазия, что моя рука не успевала ее ловить. Тогда я заявил: «Я есмь!» Те, кто видел, что я вытворял в шестидесятых годах, рассказывали другим. Один увидит — десять уже знают. Ко мне стало присматриваться начальство. Стали задавать вопросы: «Чем вы занимаетесь?» А я бравировал, мол, я у вас не по назначению работаю, я вообще-то заканчивал училище искусств. Так год за годом выкристаллизовался стержень индивидуальности. Подсознательность рвалась наружу. Сейчас выступаю в девяти ипостасях… Это как ствол, а на нем ветви.

Одна из ветвей — цветные прелюдии. Это большой цикл, около 400 работ. Еще одна ветвь превратила меня в портретиста. Я создал целую галерею портретов и довел в этом жанре свою технику до такого совершенства, что мне показалось — дальше двигаться уже некуда. Нужно было менять концепцию. Я любил рисовать пожилых людей, это более сложная фактура, есть за что зацепиться. Лучшим мужским портретом считаю портрет своего учителя Сербского. Самым удачным женским мне кажется портрет Соломии Павлычко. После этого я еще несколько женских портретов сотворил, но больше до этого уровня так и не смог подняться. С 1982 года я перестал работать в этом жанре. Остальные продолжал, а к портрету не возвращался…

— В таком случае, когда же появился портрет Виктора Ющенко, о котором сейчас говорят как о пророческом? Какая-то броуновская стихия на этом портрете впивается ему в лицо...

— Портрет Ющенко был написан в 2003 году. В этот период я написал еще один портрет. Это заказы, которые поступили от людей, которые мне и без моих просьб помогали. Когда они обратились, я не смог им отказать...

Но не могу согласиться, когда мой портрет Ющенко интерпретируют как пророчество оранжевой революции и личной драмы Виктора Андреевича…

Хотите сами посмотреть в каталоге?

— Мне кажется, этот портрет уместно анализировать только в цвете. Действительно, преобладает оранжевый, символично присутствуют желтый и голубой, есть вкрапления красного. Что вы чувствовали, когда работали над этим портретом?

— Я рисовал и ощущал тягу людей к Ющенко, как к своему любимцу. И пытался изобразить его среди концентрации человеческого тепла, рук, флагов, которые накрыли его своими желаниями. Его образ на моей картине просвечивается сквозь поток буйства проявления народной любви. То, что само действо обязательно произойдет на Майдане, и то, что оно будет называться оранжевой революцией, я, конечно же, себе не представлял.

— Можно предположить, что вы этим портретом подсказали цвет революции. Это странно, ведь в ваших работах оранжевый встречается крайне редко.

— Действительно, это цвет, который я практически не использую. Для меня он нематериальный. Правда, в абстрактных вещах он у меня появляется, а в философских я его не вижу. Впервые у меня золотисто-оранжевые теплые оттенки появились только в Америке.

— Есть ли какой-то секрет вашей фирменной техники, которая особо проявляется в ваших графических работах?

— Те, кто видели документальный фильм «Голос моей души», где я продемонстрировал свою технику, до сих пор считают, что это ускоренная съемка. Никто не верит, что у меня так быстро работает рука. Экспрессии — полуграфический стиль. Владелец галереи в Сиднее, глядя на эти работы, пытался уговорить меня заняться графикой. Это выгодное занятие. Графика дешевле, и потому пользуется спросом, только у галерейщика ничего не вышло. Он просил сделать хоть один оригинал, чтоб его протравить полиграфическим путем и запустить в тираж. Он склонял меня к конъюнктурщине, но я этого терпеть не могу. В то время я увлекся новой экспрессией, и ее много гуляет по Сиднею. Через галерею она уплывала и на другие континенты. Сотни четыре работ этого времени разбросаны по миру. Целые выставки посвящены были этой теме, пока я не увидел и не увлекся «Белой планетой-1» и «Белой планетой-2». Под этим названием у меня вышло немало работ, разных по динамике и стилю. Для меня главное, чтобы вещь была интересной по содержанию. Такие фокусы, как «раздел девушку», разрисовал, вместе посмеялись, вместе отмыли — это не для меня. Не могу тратить на эти глупости время и не пытаюсь удивить публику дешевыми вещами, слишком серьезно отношусь к своей работе. Подобное — не искусство. Как и попса в музыке. Хотя у всего есть свои любители.

— А в каких отношениях вы состоите сегодня с нашим Союзом художников?

— В 1989 году в Сиднее я зашел в советское посольство. У меня было приглашение в Канаду, но я не знал, как поступить: могу ли с паспортом гражданина СССР лететь прямо в Канаду или надо для начала слетать в Киев? Я только это спросил, мне же ответили: «Мы вам не мешаем и не помогаем». Так и Союз художников поступал со мной. Правда, я и без него был экономически независимым. Никто ж мне не дал мастерской. И приняли меня в Союз тогда, когда для меня это не имело значения. Приняли, чтобы соблюсти формальности для общественности. Поскольку спрятать меня было невозможно. Но сделали это тихо, в 1988 году, когда я был в Чехословакии. Меня это не взволновало. Уже с восьмидесятых я не приходил за заказами и не выполнял свои обязанности декоратора, хотя числился штатным художником, а значит, и на меня тоже рассчитывался план цеха. Меня предупредили: или берите заказы, или пишите заявление о переходе на творческую работу. Они-то знали, что только членам Союза художников позволено не брать работу. Я тут же написал заявление, чтобы меня освободили от повинности, и больше в этом цеху не появлялся.

— Но теперь-то жизнь удалась. И бывший, и нынешний президенты — большие поклонники вашего таланта. При Кучме вы получили все почести и регалии. А при Ющенко строится ваш музей…

— При прошлом президенте мне досталось все: Шевченковская премия, заслуженный, народный. Я не просил, работал, не взирая, признают меня или нет. Все эти почести приятно получать в лет тридцать-сорок. В эти годы вроде бы еще из себя ничего особенного не представляешь, но сами условности создают вокруг тебя лучшую жизнь. Имея в Советском Союзе звание, ты получаешь мастерскую, да и массу других льгот, которые прошли мимо меня. Кстати, и музей будет строиться не на государственные средства. Эту площадку на Парковой аллее Андреевского спуска облюбовали люди, которые собираются спонсировать проект. Они организовали благотворительный Фонд Ивана Марчука. Они же и ходатайствовали, и в прошлом году добились официального распоряжения президента о создании музея. После чего городским властям поручили содействовать осуществлению. Мое же дело предоставить начинку. Хочу, чтобы это был уникальный дом. В нем будет галерея, конференц-зал, мастерская, где я наконец смогу развернуться на большом полотне и где смогу устроить мастер-класс для своих учеников. Отдельные залы предусмотрены для проведения творческих вечеров.

— Ученики уже есть?

— Будут. Только учеников будет мало, больше учениц. Я же эстет, за ученицами приятнее наблюдать и учить…

— Поэтому и автор проекта женщина?

— Я высказал свою идею проекта организаторам. Я хотел, чтобы получился такой центр, куда не стыдно было бы кого угодно пригласить. Организаторы предлагали разных архитекторов. Трое из них пытались воплотить мою идею. Но при этом оставались зацикленными на своем. Ни один из вариантов мне не нравился. Вдруг по рекомендации спонсоров появляется маленькая женщина с очень редким именем Юния и гарвардским дипломом, слушает меня и на следующий день приносит то, о чем я месяцами толковал мужикам. Смотрю и уже сам не верю, «оно» — современное барокко.

— Глядя на таких талантливых женщин, не возникает желания изменить своему одиночеству?

— Я часто не могу уснуть, думаю, что я должен завтра успеть сделать, и некому меня толкнуть в бок и сказать: «Расслабься, отдыхай». Сколько раз я у себя спрашивал, когда же я начну жить для себя? И сам себе отвечал: «Это и есть выбранная судьба». Я же знаю, что подолгу не могу быть даже с друзьями. Мне постоянно нужна смена деятельности, впечатлений. Вот когда не смогу быть собой, подниму руки и скажу: «Сдаюсь». Но пока еще рано поднимать руки.

Поделиться
Заметили ошибку?

Пожалуйста, выделите ее мышкой и нажмите Ctrl+Enter или Отправить ошибку

Добавить комментарий
Всего комментариев: 0
Текст содержит недопустимые символы
Осталось символов: 2000
Пожалуйста выберите один или несколько пунктов (до 3 шт.) которые по Вашему мнению определяет этот комментарий.
Пожалуйста выберите один или больше пунктов
Нецензурная лексика, ругань Флуд Нарушение действующего законодательства Украины Оскорбление участников дискуссии Реклама Разжигание розни Признаки троллинга и провокации Другая причина Отмена Отправить жалобу ОК
Оставайтесь в курсе последних событий!
Подписывайтесь на наш канал в Telegram
Следить в Телеграмме