Человек, который не боится начинать. Юрию Щербаку на семидесятые именины

Говорят, чем талантливее человек, тем больше раз он способен начинать все сначала.

С этой точки зрения нынешний юбиляр Юрий Николаевич Щербак, чья литературная биография ведет начало со славных лет шестидесятничества, личность и вовсе уникальная. Трудно даже сосчитать, сколько раз он начинал в новых для себя ипостасях. Причем каждый раз достигал, как правило, высших точек тех, не известных доселе орбит.

Коренной киевлянин, вырос приблизительно на тех же улицах, что и я, гулял в тех же парках, после войны учился в средней школе, расположенной недалеко от моей. После учебы в Киевском мединституте пришел в сложную, а нередко не такую уж и безопасную для исследователя сферу. Почти три десятилетия сосредоточенного труда в Институте эпидемиологии и инфекционных заболеваний с командировками в районы вспышек наиболее опасных болезней на территориях Украины и Узбекистана увенчала ученая степень доктора медицинских наук. Да и почитаемый в прежней стране орден Трудового Красного Знамени Ю. Щербак получил не к энному, как у большинства писателей, круглому юбилею, а за борьбу с эпидемией холеры.

Одновременно молодой научный сотрудник начинает как писатель.

Сначала была матушка проза. Для дебютной повести «Как на войне!» материалом служили будни и борения родимой медицины. Одновременно Щербак формируется как мастер новеллы. Любопытно, что первые из них (скажем, в супермодном по тем временам журнале «Юность», а на языке оригинала — в украинской литературной периодике) он оформляет собственными рисунками (еще одна ипостась). Постепенно рассказов наберется на целых три книги — «Маленькая футбольная команда», переводная московская «Долгий час добра» и «Светлые танцы минувшего». В этом коротком жанре прозы он также достигнет вершин — станет вторым (после Евгена Гуцало) лауреатом премии имени Юрия Яновского в области новеллистики.

Со временем придет время прозы крупного формата: из-под его пера выйдут романы «Барьер несовместимости», «Знаки».

Горожанин по способу мышления, писатель избрал для себя жанр так называемой городской прозы. Недаром же сам он среди своих предшественников называл Валерьяна Пидмогильного, адепта такой прозы из когорты «расстрелянного Возрождения», преследуемого прозаика, чье имя во времена литературной молодости Щербака находилось под суровым запретом. Причем город на страницах Щербака живет не как выдуманная абстракция, а вполне реальная данность, как еще один из непременных персонажей его романов с точно выписанной и узнаваемой киевской топонимикой и аурой. Та маленькая планета на семи холмах, которая всегда, на какие бы далекие меридианы ни забрасывала его судьба, стояла перед глазами.

Лишенная завитков, виньеток, стилевых кудрявостей, которыми нередко грешит украинская проза, где в словесных орнаментах временами теряется настоящее чувство и жизненная достоверность образов, проза Щербака, психологически точная, внешне даже слегка прагматичная, суховатая, берет другим — адекватностью реалиям жизни. Один из его романов конца восьмидесятых назывался «Причины и следствия». И, наверное, все творчество Щербака-прозаика и есть, не боюсь ошибиться, исследованием причинно-следственных связей деяний и поступков его героев, характеров, жизненных позиций.

Власти предержащие, эти надзиратели за идеологической девственностью литературы с улицы имени железного наркома, не воспринимали его эстетику, а посему не раз налепливали на произведения принципиально беспартийного писателя запретные ярлыки. (Вот что помню лишь по публикациям в «Вітчизні», где тружусь четыре десятка лет: повесть «Хроника города Ярополя» — мол, схождение на обочину со столбовой дороги соцреализма, из-за чего в книжном виде она выйдет в печать через многие годы; новелла «Алые маки на Монте-Касино» — символика не той Польши, не соседки по соцлагерю; рассказ «Помещение для электронных развлечений» — искажение образа советского колхозника etc.) Наверное, именно поэтому Щербак так долго не профессионализировался как писатель, не бросал медицину. Когда-то сам признался на прогулке по лесу в Ирпене: «Когда колошматят, мне есть куда бежать».

Но есть же и другой Щербак, который в почтенном, почти пятидесятилетнем возрасте, вдруг перешел на... стихи. Правда, нерифмованные, белые. Но кто сказал, что стихи непременно должны быть с рифмами? Стихов у него, в конце концов, набралось на целую книжку «Фрески и фотографии».

А еще имя Щербака стало появляться в репертуаре киевских театров — «Открытие», «Приближение», «Допрос» и т.п. Сначала в небольших, новых, таких, как на Левом берегу, а позже в афишах прославленного академического имени Леси Украинки. Великой патронессе театра он посвятил пьесу «Надеяться», которая долгое время держалась в репертуаре.

Однако Щербак не успокаивался, выискивая новые и новые сферы приложения сил. Его фамилию как сценариста вписывают в титры своей продукции Киевская киностудия научно-популярных фильмов, находившаяся в самом расцвете сил, и художественная, имени Александра Довженко.

От апокалипсиса Чернобыля начался еще один новый Щербак — эколог, которого тревожит судьба и родной Украины, и всей планеты.

В тридцатикилометровой зоне нашей беды работать он начал в самый тяжкий год всепланетарной техногенной катастрофы, которая разрубила историю Украины смертельно опасной, но невидимой радиоактивной раной. Результатом станет широко известная публицистическая книга, переведенная на многие языки, — дилогия «Чернобыль». «Ваша книга «Чернобыль», — написал автору министр иностранных дел Израиля Шимон Перес, — кроме ее важных литературных качеств, является выдающимся документом. Каждый, кто интересуется современной ситуацией, поступит хорошо, если прочтёт эту книгу и почерпнет из нее необходимые уроки».

Обожженные болью и правдой страницы впервые увидели свет в журнале «Юность», а на языке оригинала — в центральном литературном журнале республики «Вітчизна». Такая последовательность публикаций была вынужденной: в Москве легче преодолевались рогатки цензуры, которая на чернобыльской теме просто осатанела (знаю не понаслышке, а по собственному горькому опыту).

Как, спросите, Щербака на все хватало? Ведь к тому времени он еще не оставил медицину.

А вот как. Когда Щербак работал над рукописью «Чернобыля», 24 дня отпуска мы жили с ним через стенку, были соседями в Доме творчества писателей в благословенной Пицунде. Он расшифровывал тогда и обрабатывал километры пленки, записанной в зоне. После завтрака отправлял жену, милую польку пани Марысю с нами на море, а сам садился в номере к письменному столу. Его не беспокоило, что курорт, бархатный сезон, что каждый день на вес золота, а море —плюс 25. На пляже появлялся равно за 50 минут до обеда. Полчаса плавал, потом обедал — и назад, к работе. Перед ужином строго дозированное купание повторялось.

Но однажды, к удивлению публики, Щербак появился, когда беспощадное кавказское солнце, под которым мы, праздная публика, нежились, еще не выбралось в зенит, — в полдвенадцатого.

— Все! До отъезда два дня я на море с вами. С утра до ночи!

— Неужели закончил?!

— Диктофон не выдержал. Околел. Придется продолжать в Киеве.

Честно говоря, таких организованных среди писателей встречал немного. Щербак смеялся, когда я пересказал ему ответ прославленного авиаконструктора Олега Константиновича Антонова, о котором я как раз тогда писал киносценарий. Вопрос был аналогичным: как он успевает, кроме конструирования самолетов, еще и писать книжки по экономике и маслом картины, ухаживать за садом, заниматься планерным спортом, депутатскими делами и еще бездной других? Антонов улыбнулся:

— Когда-то, давным-давно, инструктор парашютного спорта меня научил: надо делать медленные движения, но без перерыва между ними.

В таком ритме Юрий Николаевич, кажется, и жил — внешне неспешно, но без перерывов между движениями.

Вот так после безмолвной раны Чернобыля, которая лишь в стуке, словно сошел с ума пульс, получала голос в дозиметрах всего мира, он без перерывов, не бросая писать, стал одним из основателей и председателем украинской ассоциации «Зелений світ», основателем и первым лидером Партии зеленых Украины. В Верховном Совете СССР, будучи его депутатом, присоединился к оппозиционной Межрегиональной группе академика А.Сахарова. А в независимой Украине, которая требовала новых, свежих мозгов, поставил крест на писании и стал первым министром охраны окружающей среды.

Свою самую свежую после возвращения на Родину, прошлогоднюю книжку «Украина: вызов и выбор (Перспективы Украины в глобализированном мире ХХІ столетия)» он открыл волнующим посвящением: «Памяти моих родителей и брата Николая, которые мечтали о независимой Украине». Старший брат Щербака, Николай Николаевич — ученый-зоолог, основатель известного в Киеве Зоологического музея, не просто мечтал о независимости. Обвиненный КГБ в национализме, в молодости он попробовал вкус тюремной пайки.

После продолжительного перерыва презентация этого весьма объемистого труда, почти в шесть сотен страниц, состоялась в Киево-Могилянской академии, чье издательство «Дух и буква» эту книжку и опубликовало. Презентация шла вслед за лекцией, которую Ю.Щербак прочитал в КМА в еще одной новой роли — исследователя-политолога. И многие из присутствующих пришли к согласию: автор такого глубокого, многопланового исследования вполне заслуживает звания honoris causa доктора политологии.

Продолжительный перерыв в рождении новых книжек обусловило то, что молодому, только что появившемуся на глобусе государству Украина катастрофически не хватало дипломатов. И на добрый десяток лет мечты писателя и доктора медицины о независимой Украине материализуются — как дипломата. Он и здесь обретает самый высокий ранг — Чрезвычайного и Полномочного Посла. В Израиле, а затем в украинском посольстве, которое еще с советских времен между карьерными дипломатами считалось самым престижным, — в США.

После трехлетнего представительства Украины еще и в Канаде Ю.Щербак возвращается наконец на родину. Отягощенный новыми заокеанскими мантиями и званиями — почетного члена Украинского врачебного общества Северной Америки, почетного научного сотрудника Института украинистики Гарвардского университета, почетного члена Научного общества им. Шевченко (США), члена Союза писателей Северной Америки.

Много ли вы знаете людей, которые бы столько раз — и всегда успешно! — начинали сначала?