Близкие люди. Константин Степанков: «Отец сознательно не пускал нас, детей, в свое прошлое»

Поделиться
На этой неделе исполнилось бы 80 лет Константину Петровичу Степанкову — выдающемуся украинскому актеру...

На этой неделе исполнилось бы 80 лет Константину Петровичу Степанкову — выдающемуся украинскому актеру. У Костя Петровича, как известно, была довольно трудная жизнь в юные годы (долго скрывал то, что его отец — священник). Но вот в семейной жизни, кажется, ему воздалось за все страдания молодости… Союз с Адой Роговцевой считался звездным, творческим. Эту же стезю избрали и дети знаменитой пары. Дочь — Катерина Степанкова — актриса и режиссер. Сын — тезка Константин Степанков — испытал себя в режиссуре, затем увлекся экологическими проектами. Степанков-младший редко дает интервью. Но для «ЗН» согласился вспомнить некоторые эпизоды, связанные с отцом.

— Костя, вы можете назвать несколько очень важных качеств отца, которые наиболее ярко определяют суть его характера и личности в целом.

— Вы знаете, я никогда себя не представлял в роли «дающего интервью, которое посвящено памяти отца». Я не отношусь к нему как к умершему. И никогда не думал, что вообще это возможно… Вы спрашивали о его качествах? А ведь его поколение, пережившее войну и несколько оккупаций, — особое поколение. Мы сейчас вообще этого понять не можем. Думаю, что благодаря тому страшному испытанию в их поколении и появились многие таланты, определенные качества характера. И эпоха социализма связана именно с реализацией качеств этих людей. Ведь они могли быть везде, на любом участ­ке! Мой отец окончил сельхозакадемию — и мог стать хорошим специалистом в сельском хозяйстве. Но он обладал просто-таки фантастичес­кими качествами мимикрии! Я могу говорить сейчас даже в настоящем времени, поскольку эта его мимикрия передалась моей дочери Даше. Да и я обладаю этим. И Ада Николаевна, и Петрович — не последние в очере­ди, кому даровано это свойство. Он запросто мог быть и педагогом. И усвоил эти качества мгновенно.

Но, увы, им, как и нам, досталось плохое государство. Плохое, значит, неграмотное. Ведь гуманитарная сфера требует особых качеств и свойств, которые современная наука еще не определила. И чиновники не учитывают этот фактор вообще.

А вот у Петровича и его поколения не было негативных качеств вообще. Так мне кажется. Чем они занимались в жизни? Воевали. Голодали. Отстраивали хозяйство… Мы не поймем даже по описаниям, что такое война. И что такое борьба с советскими чиновниками. Вот, например, Мыко­лайчук, сталкиваясь с чиновниками, терял самообладание. А мой отец всегда рассказывал тому или иному чиновнику, кто он есть, напоминал о его статусе, вычитывал как мог… Да чего таить, горячим человеком был Петрович. И мог долго не объяснять, а разобраться по-мужски, потом стыдясь этого. Ему несправедливость была несвойственна.

— А какие обстоятельства чаще всего заставляли вас спорить с отцом? Часто ли он принимал вашу позицию в той или иной дискуссии?

— В нашей семье нет споров. Семьи, в которых начинаются какие-то споры, как правило, распадаются. Раскидать всех «по ролям» очень легко. Ведь видно и дурака, и подлеца. Но такие отношения в семье невозможны! Потому что семья – это такая штука, где все должно быть очень деликатно. И творческие споры свойственны только кретинам, которым больше нечем заняться! Артист должен учить текст. Также он должен много смотреть, читать, любить. Это подтвердят под­линно творческие люди. В глубоко ранимой душе постоянно воз­никает боль… И мы, глядя на их работы, плачем вместе с ними.

— А что лично вам отец рассказывал о своем трудном дет­стве-юности?

— Петрович об этом мне вообще не рассказывал. Он был импульсивным человеком. Мог дать даже по шее. Но это не были избиения. Отец ведь должен объяснить ребенку, что есть граница, за которой тебя уже будут бить другие. Но, как правило, после этого у него всегда начинались угрызения совести. И он мог в назидание рассказать какую-нибудь историю. Например, как он увидел коньки на фотографии — и стал мастерить их по рисунку в книжке. Сделал деревянную подошву, вырезал подобие конька и натянул проволоку. И так хотелось кататься, что он научился кататься на одном коньке! Или — увидел гитару. Но нашел чертежи только балалайки. И смастерил эту балалайку. Когда он пас корову, то на руку накинул веревку, чтобы корова не убежала, а сам сидел и играл. Одним словом, он заигрался, а корова его как потащит… Но он эту балалайку из рук не выпускает. Вот такие истории были!

Семейный круг. 70-е
Еще интересно было наблюдать, как он играет в преферанс. Это всегда было в актерских экспедициях — в тех общежитиях, которые актерам «подешевше» арендовали местные власти по договоренности с киностудией. Актеры собирались в один из номеров, ставили стол, было много кипятильников… И было очень интересно наблюдать за ними: кто из них азартен, кто безразличен, а кто хитер? Интересно играл дядя Коля Гринько, смешно — Боря Брундуков… Это замечательные картинки детства!

Да и детство у меня было, правда, очень интересным. Та же школа, в которой я не мог «нормально» учиться, и это вызывало у Петровича приступы агрессии. Ре­бенка было не с кем оставить, а родители должны ездить на гастроли. Это же актерская семья — телевидение, радио, театр, экспедиции… Вот сателлитами передо мной проносятся Олег Даль, Ва­лен­тин Гафт… А однажды уже у меня самого были какие-то кинопробы. Прихожу, а в актерской ком­нате сидит сам Юрий Нику­лин. Я пробовался с ним в один фильм. Но нас не утвердили. Причем, почему меня — я знаю. Но почему его — совершенно непонятно! Эти люди были сильны духом. Но слабые волей… Эту волю государство просто раздавило.

— Рассказывал ли вам Кость Петрович о своих предках? Вы, например, знали, что его отец был священником?

— Об этом я узнал, когда мне было уже 30 лет! Петрович почему-то не любил эти темы. Он был беспартийным, осторожным в отношении государственной машины. Я часто получал от отца подза­тыльники, потому что с седьмого класса носил значок «Мы говоримо по-українськи». Я знал гимн «Січових стрільців» еще с четырех лет. В нашей семье всегда знали старинные украинские песни… Под них засыпала моя дочь. Также с Петровичем мы пели грузинские хоралы. Чем больше вбираешь, тем лучше разные этносы проявляются в тебе. Когда мне плохо, то я вою армянскую мелодию. Петрович хорошо знал украинскую литературу. Он читал наизусть Шевчен­ко — и не для того, чтобы кичиться этим. Я сам исповедую казачество как дух. И мой личный патриотизм — это моя шпага. Вот из всех зарядок я делаю зарядку с оружием. Уметь — это великий дар, а «не уметь» — это великое решение.

И все же, думаю, отец сознательно нас, детей, не пускал в свое прошлое… Там была какая-то трудная история, о чем свидетельствовали наколки на его руках. А о том, что Ада спасала еврейских детей, я вообще узнал только на ее 60-летие, когда мы поехали снимать документальный фильм.

— Какой самый первый фильм с участием отца вы увидели?

— Это не фильм был. А материал… Вот, представьте, вчера я был на съемке, а через 4—5 дней — рабочий материал! Я все это видел из-за камеры. И не было оператора, который бы не сказал мне: «А ну, малой, иди сюда, посмотри свежим глазом!» Я все свое детство смотрел в камеру величайших операторов.

В свое время я оказался с отцом в херсонской степи на раскопках архео­логов. Они, конечно, не смогли не подойти к Петровичу. А нам ведь тоже были интересны какие-то черепки. Так вот, за «рюмкой ухи», уже ночью у костра, эти умные дяди и говорили об археологии. Помню, тогда мы узнали, что трипольской культуре намного больше лет, чем шумерской. Это мы знали задолго до того, когда нашим правителям рассказали, что на этом можно деньги зарабатывать. Петрович тогда сказал: «За предков не стыдно!» Но если за предков не стыдно, то как мы оказались при такой жизни?

— Часто ли вы «рецензировали» его картины вслух — и как отец относился к вашим критическим замечаниям?

— Подобное было абсолютно недопустимо! Петрович практически не фальшивил. Есть лишь кадры, где видна лишняя выпитая рюмка. Но он все равно органичен. Дело в том, что они — и Петрович, и Ада — настолько мощно владеют анализом, что все критические замечания высказывают сами к ролям задолго до того, как попадают непосредственно в кадр. Это свойство их интеллекта. Они предлагали уже на первых двух репетициях мощнейший результат собст­венной работы… А вся современная «детвора», которая проходит через наш дом, абсолютно по-другому работает. В 90% случаев они приходят абсолютными телятами и говорят: «Режиссируйте меня! Ой, а много текста учить?» Это даже не мания величия, а отсутствие опыта. У них был колоссальный опыт — на ТВ они читали стихи в прямом эфире. На радио иногда халтурили. В общем, это врожденные скоморохи! Моей маме уже 71 год, но она немыслимый километраж преодолевает за короткое время! Уехала неделю назад в Москву, потом в Уфу, затем в Симферополь, Коктебель, Ялту, Симеиз, потом опять в Уфу… С одной стороны, надо пожалеть ее, а с другой — мы счастливы, что она участвует в этом процессе и ей это по-прежнему интересно.

Уже в поздние годы жизни Петровича я спросил у него: «Об­манывается ли зритель, когда артист концептуально лжет, то есть играет того, с чьими взглядами он совершенно несогласен, но, естественно, играет он этого пер­сонажа не очень хорошо?» Петрович ответил: «Я играл коммунистов… И со мной это не имело ничего общего! Как артисту мне было интересно расковырять тот или иной образ. А как туристу —разве что побывать в тех местах съемок!» Ведь одному нравится заработать большие деньги, а другому нравится эротический контур, который раскрывается в контексте входа в роль.

У каждого из них своя психологическая «штука». Да, можно не выйти из одной роли. Ведь Боярский так и не снял шляпу! Хорошо, хоть шпагу отстегнул.

— Действительно, ваш отец во многих фильмах играл и коммунистов, и представителей власти… А благоволила ли к нему сама власть?

— Дело в том, что никто из нашей семьи ничего особого от власти не получил. У нас даже на сегодняшний день вообще нет никаких накоплений. Это всегда было чуждо нашей семье. Мы, пробегая мимо квартиры родст­венника, просто забегали «поесть борща...» Это была норма: приютить кого-то, дать человеку переночевать. У нас не было философии: я один — и пусть не будет нигде ни одной живой твари! Актерские сообщества ведь очень сильны. Мы никогда не отрывали от себя понятие «мы». А что такое потеря? По Фицджеральду: «Нет потери более внушительной, чем смятение глубокой души».

— Если бы Кость Петрович в свое время не ушел из театра, а остался бы там работать дальше — его карьера стала бы успешней? Или все-таки кино оказалось для него важнее?

Степанковы – отец и сын
— Это все фантазии! Ничего важнее заработка в те годы для них не было. Они получали копейки долгие-долгие годы. Хотя уже были известными и популярными. Всякий раз перед зарплатой у нас в семье спрашивали: «Кто еще нам не давал в долг?» Даже в тех семьях, которые мы считали недосягаемыми, происходило то же самое. Просто психологически хватало ума не возводить это в проблему. Это не становилось причиной плохого настроения «внутри». Как-то Ада была на гастролях, а мы с отцом соорудили «ловушки», чтобы ловить голубей на балконе… Уже потом было потрясающее жаркое… Когда Ада узнала, то скандал был страшный! Она не могла пережить, что ее ребенок присутствовал при подобном варварстве, хотя отец сделал все без меня.

Конечно, если бы не знаменитый недуг того поколения — алкоголизм, то и жизнь у многих была бы радостней. Потому что если знаешь причину, то вины не сложишь и не накажешь! На тот момент в государстве, возможно, не было «штуки», которая помогала бы снять затяжную депрессию из-за длительной политравмы — войны.

— Бывали ли вы с отцом в экспедициях? Помните ли какие-то сюжеты, связанные со съемками «Ковпака», «За­хара Беркута» или «Комиссаров»?

— Все это только проявления характера. И вырывать их из контекста сложно. Например, сегодня — история про Ковпака. А вечером, обсуждая игру на площадке, уже рассказано штук двадцать актерских баек. И, может быть, родится драматург, который из этих россказней актеров напишет сценарий? Это джаз! Жванецкий сказал: «Чувство юмора — это когда ты пьян, добр и весел одновременно!» Я не знаю ни одного кинош­ника, который бы грустно вспоминал тех, кто нас покинул. Когда человеку хорошо, то человек прекрасен! Когда подобное происходит, то это фантастические порывы души! Дети никогда не вовлекаются в процесс и не исключаются из него. Нам не говорили: «Выйди отсюда!» А говорили: «Ты слышал? Не слушай! Знаешь, что это плохое слово? Вот спросишь у него, он тебе еще десяток таких наговорит!»

— А какие черты характера отца в большей степени унаследовали вы сами и чем разительно от него отличаетесь?

— У меня меньше раздражителей. И агрессии меньше. У него был большой «список», на который он должен был свое негодование и свою агрессию вылить. Он не был злопамятным, но не умел прощать.

— Видел ли Кость Петрович вашу творческую перспективу, когда вы только заявили о своем желании стать режиссером?

— Мои родители не хотели, чтобы я был режиссером. Ведь все актерские дети снимаются в кино. И я видел их негодование, когда они сталкивались с бездарной режиссурой: «Ну какой дурак в этой ситуации так скажет?» И постоянно переписывали тексты! На дом их порою не хватало. Вообще, просто чудо, что они еще семью создали и удержали. Это случилось каким-то непостижимым образом.

— В таком случае можно ли назвать тандем ваших родителей «идеальной парой»?

— Этих двух?! Да они же дома редко появлялись… (Смеется) Идеальная пара — это такая пара, которая на протяжении сорока лет может изо дня в день пилить друг другу мозги, приходя в шесть вечера домой. И каким-то образом так прожить хотя бы неделю! Если бы в нашей семье был подобный расклад, то семьи как таковой уже не было бы через два дня. Понимаете?

— А был ли Кость Петрович верующим человеком?

— Что значит верующий человек? Это человек, который перед камерами заходит в церковь? Он никогда не ходил специально в храм. Но всякий раз, оказавшись там, крестился. И, в отличие от многих верующих, знал Писание. У нас с отцом не было «забобонов», мы язычники, считаем, что Бог — един.

— Не было ли у вашего отца намерения после успеха «Ковпака» (во всесоюзном масштабе) переехать в Москву или Ленинград?

— Какая Москва?! Ни Ада, ни Петрович ни на одно предложение покинуть Украину так и не согласились! Им не надо было больше, чем уже есть. Они понимали: покинув родину, увидишь не то, что ты получил взамен, а то, что ты утратил… Аду постоянно звали в Москву. В результате она все-таки потеряла здесь работу — и вот чаще работает в Моск­ве. Я не могу обсуждать переезд Ма­ковец­кого или Бортко… Зачем об этом? Ведь мы славяне. Мы луч­шее отдаем. Они работали немыслимо, на износ. И это видно…

— Какие роли, на ваш взгляд, прошли мимо отца в большом кино? То есть фильмы, куда его пробовали, но он не попал по каким-либо причинам?

— А проб никаких и не было! Ведь на роль Ковпака его вообще не приглашали. Он сам пошел, загримировался, потом пришел к режиссеру и стал перед ним: «Я — Костя Степанков!» Это был «джаз» чистой воды. Он пошел — и обманул. На эту роль искали типажное портретное сходство. В кино есть кадр, который взят из хроники и из которого видно, что они идентичны!

— Вы снимались вместе с отцом в фильме Одесской киностудии «Забудьте слово смерть». Каково с ним находиться в одном кадре?

— Все было очень просто. Я в 8-м классе, это летние каникулы. Петрович говорит: «Я попрошу Эдика написать для тебя роль, поедешь со мной на съемки! Ведь ты и в седле сидишь, и шпагой владеешь…» Все! Мы поехали на съемки. Собрались все знакомые — потрясающие мужики. Съемки были возле Фастова. Назвать мою работу «ролью» — громко сказано. Это, скорее, каскадерское кино, которое никто не помнит, кроме профессионалов. Это не искусство даже, а попса. Как сказал Гребенщиков: «Джаз — когда хорошему человеку хочется плакать, а попса — когда плохому человеку хорошо». Просто сама атмосфера — три месяца в лесах, а там грибы, ягоды, актерские байки… Я ненавижу актерские посиделки в кадре — они фальшиво там выглядят! И, возвращаясь из экспедиции, Петрович, как правило, рассказывал что ел, пил, но никогда не рассказывал, что играл… Еще он никогда не писал мемуары. А вот Ада пишет. Он просто делал некоторые заметки.

— Была ли у вашего отца какая-то своя особая житейская философия?

— Философской была сама его жизнь. Но не было философии жизни… Ведь терпеть, догонять и ждать — любой человек это ненавидит. И испытывает при этом сплошные неудобства. А то, как эти состояния он проживает, и называется философией жизни.

Поделиться
Заметили ошибку?

Пожалуйста, выделите ее мышкой и нажмите Ctrl+Enter или Отправить ошибку

Добавить комментарий
Всего комментариев: 0
Текст содержит недопустимые символы
Осталось символов: 2000
Пожалуйста выберите один или несколько пунктов (до 3 шт.) которые по Вашему мнению определяет этот комментарий.
Пожалуйста выберите один или больше пунктов
Нецензурная лексика, ругань Флуд Нарушение действующего законодательства Украины Оскорбление участников дискуссии Реклама Разжигание розни Признаки троллинга и провокации Другая причина Отмена Отправить жалобу ОК
Оставайтесь в курсе последних событий!
Подписывайтесь на наш канал в Telegram
Следить в Телеграмме