Александра Маринина: «Представляете этот кошмар, если бы все прилавки были завалены книгами а-ля Маринина?»

Еще семь-восемь лет назад в узких околокнижных кругах на полном серьезе дискутировали на тему феномена детективов Марининой. Ну почему, почему они пользуются таким успехом в широких читательских массах? По всем параметрам не должны бы: сюжет неторопливый, стиль тяжеловатый, ненормативная лексика отсутствует, мало крови и трупов крупным планом, много абстрактных и даже дидактичных рассуждений, в целом мрачновато и депрессивно. А народу нравится! Народ разметает с прилавков, рвет с руками и просит еще. Странный какой-то народ, вы не находите, коллега?

Сегодня всенародная популярность марининских книг — данность, которую и обсуждать-то моветон. По соцопросам издательства «Эксмо», больше половины респондентов читали книги Марининой, восемьдесят процентов знают, кто она такая, — а «темное» меньшинство все равно реагирует на слово «Каменская», благо смотрит телевизор. Впрочем, по признанию писательницы, Маринина и Каменская были сестрами-двойняшками давно, в начале 90-х, но теперь их отождествлять уже нельзя: слишком по-разному они прожили эти десять лет.

На Львовском форуме издателей почетную гостью Александру Маринину представляли как «выдающуюся львовянку», к недоумению и зависти многих, возможно, менее «выдающихся», но гораздо более «львовян». Увы, украинских корней у россиянки Марины Алексеевой (настоящее имя писательницы) не было и нет, хотя Львов — действительно ее родной город. Здесь волею судеб оказалась после войны ее бабушка, сюда же приехала рожать мама, маленькая Марина прожила тут до трех лет, а затем ее ежегодно вывозили к бабушке на лето из холодного ленинградского климата (учитывая особенности львовского климата — представляете, какое тяжелое детство?!)

О том, каким образом романы и повести сотрудницы органов, печатавшиеся когда-то в узкоспециальном журнале «Милиция», стали бестселлерами на всем постсоветском пространстве, и не только об этом, читайте в эксклюзивном интервью Александры Марининой.

— Марина Анатольевна, в одном вашем романе я прочла, что журналисты общаются с писателями только в том случае, если за это платит издатель. Для Украины это нонсенс, но вы, думаю, знали, о чем пишете. Как «Эксмо» внедряло в общественное сознание писательницу Александру Маринину?

— Это же говорил кто-то из моих персонажей, причем, наверное, из раннего романа, написанного еще в начале 90-х, я уже совершенно не помню, в связи с чем… Но на тот момент действительно издатели, чтобы сделать промоушн своему автору, заказывали журналистам взять у него интервью. Со мной такого не было, потому что я ведь писала с 1991 года, и когда в 1995-м начала издаваться в «Эксмо», в течение первого же года нашей совместной работы удалось выпустить пять книг. Это не значит, что я так быстро работала, я их писала на протяжении пяти лет. И благодаря тому, что они так интенсивно выходили, меня не нужно было раскручивать в прессе. Если у человека одна книга, когда будет вторая, неизвестно, и нужно, чтобы эту книгу заметили, — тогда имело смысл заплатить журналисту, вернее, изданию. Когда же книг пять и они уже расходятся огромными тиражами, в этом нет смысла. Деньги вкладывали в рекламные плакаты, которые вывешивались в магазинах в момент поступления новой книги, а в прессу — нет, так получилось, что обошлось без этого.

— Один известный украинский писатель в интервью «ЗН» рассказывал, как перед знакомством с вами на Франкфуртской книжной ярмарке…

— Курков?

— Да, Андрей Курков. Он специально прочел вашу книгу, сказал вам об этом и услышал в ответ: «Неужели у вас столько свободного времени?» Вы кокетничали? Или у вас действительно снисходительное отношение к собственным книгам?

— Конечно, снисходительное! Я вообще человек со здоровым чувством юмора и с хорошей самоиронией. Одно дело, когда человек искренне интересуется каким-то жанром, с удовольствием читает все, что в этом жанре пишут, или же у него есть любимый автор, которого он с удовольствием читает, — на это время всегда найдется. Но специально прочесть книгу автора, к которому ты не испытываешь особой приязни, в жанре, которым ты в общем не интересуешься, — на это нужно выделить время, оторвав его от своих удовольствий. В этом смысле, конечно, я была поражена, приятно удивлена и благодарна Андрею за то, что он это сделал и мне об этом сказал. Ну надо же! Он ведь мог заняться какими-то более приятными вещами, вместо того, чтобы читать мою книгу. У меня действительно здоровая самоирония, без этого можно повеситься!

— Вы довольно долго писали книги только о Каменской, в определенном жанровом формате, а вот по вашим вещам последних лет, начиная с романа «Тот, кто знает», явственно чувствуется заявка на место в «серьезной», мейнстримовской литературе. Зачем вам это нужно?

— Мне просто так хочется.

— А раньше не хотелось? Или хотелось, но вы еще не могли себе этого позволить?

— Нет, раньше не хотелось совершенно. Возраст, понимаете, я же старею с каждым годом, то есть приобретаю какую-то мудрость, какой-то жизненный опыт. И вот наступил момент, когда я поняла, что не хочу писать о Каменской, а хочу «Тот, кто знает». Причем это было абсолютно неожиданно для меня. Нельзя сказать, что я к этому долго шла, долго собиралась — это неправда. Я очень хорошо помню интервью, которое давала одному московскому журналисту, а меня к тому времени регулярно спрашивали: «Не хотелось бы вам попробовать себя в каком-то другом жанре?». Я абсолютно искренне отвечала всем, и ему в том числе: я чувствую себя очень комфортно в жанре детектива, потому что это жанр универсальный, в его рамках можно рассказать любую историю, написать любовный роман, философскую драму, все что угодно — и все равно сделать это детективом. Я была абсолютно искренней! Каково же было мое изумление, когда буквально на следующий день или через день, проснувшись утром, я поняла, что хочу написать роман «Тот, кто знает», длинную семейную сагу…

— Все равно с детективным элементом.

— Да, но не о Каменской и в непривычном для себя формате. И с чего это вдруг?

— Тем не менее, к романам «с Каменской» вы все равно регулярно возвращаетесь…

— И буду возвращаться!

— Это связано с пожеланиями издателя? Или, может, вы отдыхаете на своей привычной героине?

— Нет, издательство не считает возможным на меня давить, хотя иногда пытается. Издатель — субъект, заинтересованный в том, чтобы книга хорошо продавалась. И опыт, уже довольно длительный, издания моих книг «с Каменской» показывает, что роман о ней в любом случае будет хорошо продаваться. В этом смысле они заинтересованы в том, чтобы я продолжала писать о Каменской. Но если б я была готова выслушивать чьи-либо указания, что и как мне делать, я бы не уходила со службы. Я со службы ушла, поскольку поняла: я не хочу больше, чтобы у меня были начальники.

— С издателем понятно, а каковы ваши мотивации регулярного возвращения к этой героине?

— У меня нет мотивов возвращения к героине. У меня все происходит по-другому. Сначала я пытаюсь понять, какую книгу хочу написать. О чем должна быть эта книга, каково ее настроение, эмоциональный фон, идея. И когда у меня сформировалось представление о том, ради какой идеи пишу книгу, я начинаю придумывать вокруг этой идеи сюжет. Когда сформировала сюжет, основную историю — это может быть история детективная, а может быть и не детективная, совершенно побочная, но для меня она является в этой книге центральной, — я начинаю думать: какие персонажи мне будут для этой истории нужны? Каменская подойдет? Нет, не подойдет, здесь нужен кто-то еще. Или да, Каменская подойдет. Это решается уже на самом последнем этапе. И в какой-то момент, думая над книгой «Замена объекта», я поняла: там нужен совершенно другой милиционер, потому что книга о другом. Потому что Каменская при всех ее достоинствах не обладает той способностью безоглядной и абсолютной любви — к животным, к старикам, к жизни, — которой обладает этот самый молодой участковый Игорь Дорошин.

— Вы рассказывали, что у вас был конфликт с издателем по поводу Игоря Дорошина, вас даже просили о нем больше не писать. А реально, по продажам он догоняет Каменскую или нет?

— Абсолютно! Когда меня попросили о нем не писать, я поступила, как любая женщина: скажи ей, как надо сделать, она сделает наоборот. Я тут же решила, что следующую книгу тоже напишу о Дорошине.

— Думаю, издательство уже не против?

— Вы знаете, не против. Когда я сдала рукопись последней книги, «Пружина для мышеловки», через очень короткое время мне перезвонили из издательства и сказали: «Марина Анатольевна, вы написали шедевр!» Почему шедевр, я так и не поняла, но, тем не менее, не послушавшись, сделав по-своему, я оказалась права.

— Когда одна из ваших героинь, писательница Татьяна Томилина, раскрывает секрет «писательской кухни»: мол, триста пятьдесят строк в любую погоду — это про вас?

— Нет. Татьяна Томилина — это совсем не я. Она вообще принципиально другая, а ее триста пятьдесят строк в любую погоду… В 1995 году, когда писался этот роман, отношения авторов с издателями были совсем другими, не такими, как сейчас. И у Томилиной, в отличие от меня, был издательский договор на определенное количество романов в год. У меня такого договора не было, мне предлагали, но я его не подписала. Побоялась, что не сумею выполнить такие условия, все же я ходила каждый день на работу и совершенно не была убеждена, что у меня хватит свободного времени на пять книг в год. Я сказала, что не могу взять на себя такие обязательства, — сколько напишу, столько напишу. А Томилина согласилась, и поэтому, конечно же, у нее был жесткий график.

— Для вас написание книг — творчество или все-таки технологический процесс?

— Для меня это, скажем так, творческая работа, которую я выполняю каждый день, пять дней в неделю, с девяти до шести, и получаю за это хорошую зарплату.

— Устанавливаете ли сами себе какие-то графики, нормы?

— Как пойдет, так и пишу. У меня есть свои собственные ограничения, связанные с тем, что я очень не люблю уезжать в отпуск с неоконченной книгой. Я несколько раз в жизни так делала, и ничего хорошего из этого не получалось. Во-превых, сам отпуск пропадает, потому что все время думаешь о недоделанной работе, а я люблю ехать с ощущением: все, я сделала работу, мне пора отдохнуть, я буду читать, плавать и ни о чем не думать. А во-вторых, пропадает еще месяц после него, потому что не могу войти в рабочий ритм. Вот я и стараюсь к отпуску книгу закончить, а отдыхать езжу два раза в год, зимой и летом.

— А бывают такие ситуации: написано энное число страниц, и вдруг ступор, вы не знаете, что там будет дальше, а уже и отпуск надвигается… Что вы тогда делаете?

— В такой жесткой ситуации, как вы описали, я ни разу не оказывалась, потому что ступор у меня бывает всегда, но на первом этапе работы. До середины книги я регулярно в него впадаю. Как правило, у меня происходит так: 50—70 первых страниц и потом большой, серьезный ступор на месяц. Но все же от отпуска до отпуска проходит почти полгода, и к моменту его приближения книга уже идет к завершению, и там ступора быть не может. Может быть усталость, когда ты включаешь компьютер и понимаешь: не хочу… не могу… нет сил… Я хочу спать, я хочу гулять, я без кислорода задыхаюсь! Но надо, надо. Вот так полчаса-час покуксюсь, попереживаю, поканючу, потом беру себя в руки и начинаю писать, а если не знаю, что писать, просто сижу и думаю.

— Современный российский женский детектив смело можно делить на «марининский» и «донцовский». Как вы относитесь к «донцовскому» направлению?

— Да замечательно! Прекрасно, что у нас вообще существует масса направлений. У Грунечки иронический детектив, и я ею восхищаюсь, потому что сама не умею писать иронические детективы, у меня нет такого потрясающего чувства юмора и умения смеяться над любой ситуацией. Я могу посмотреть на что-либо с иронией, но так искренне, радостно и весело смеяться, как умеет делать она... Да ей памятник за это надо ставить! Прекрасно, что помимо серьезных книжек, которые пишу я и некоторые другие авторы, есть Груня Донцова и огромное количество ее последовательниц, авторов иронического детектива. Хорошо, что мы такие разные! Хорошо, что мы пишем по-разному, читатель под любое свое настроение может найти себе на прилавке книжку. Представляете, какой был бы кошмар, если бы все прилавки были завалены книгами а-ля Маринина? В одном и том же стиле, в одном и том же духе, такие чуть грустноватые, чуть тяжеловатые, — это же с ума сойти!