ВАСЫЛЬ ШКЛЯР: «НЕВЫНОСИМАЯ ЛЕГКОСТЬ ЖАНРА ДЛЯ НАШИХ ПИСАТЕЛЕЙ ОКАЗАЛАСЬ САМОЙ ТРУДНОЙ»

Украинская массовая литература, перефразируя Ларошфуко, похожа на привидение: многие любят о ней поболтать, но кто же ее видел — по крайней мере, на книжном базаре? Те, кто настаивает на существовании отечественного маслита, уверенно апеллируют к имени Васыля Шкляра. Поскольку Васыль Шкляр — бесспорно есть. Есть его книги, расходящиеся довольно приличными тиражами. Есть литературные премии с солидными денежными приложениями, которые кое-кого лишают сна, а затем этот «кое-кто» распространяет слухи, будто Шкляр и пишет свои романы в расчете на премии.

Но есть и альтернативный взгляд на творчество этого писателя. Некоторых критиков искренне удивляет, что издатели рассматривают его романы как образцы «массовых жанров». Ведь детектив или боевик у Шкляра — это лишь верхушка айсберга...

В конце концов, чтобы понять, нужно прочесть. И, возможно, поговорить.

Васыль Шкляр родился в 1951 году в с. Ганжаливка Лысянского р-на на Черкащине. Закончил филологические факультеты Киевского и Ереванского университетов. Член Союза писателей Украины и Ассоциации украинских писателей. Автор книг: «Перший сніг» (1977), «Живиця» (1982), «Праліс» (1986), «Ностальгія» (1989), «Тень совы» (1990), «Ключ» (1999), «Елементал» (2001) и др.

Лауреат многих литературных премий. За роман «Ключ» — Гран-при конкурса «Золотий Бабай», премия журнала «Сучасність», премия журнала «Олігарх», «Спіраль століть» на Международном фестивале фантастики «КиевКон-2003». За роман «Елементал» — Гран-при конкурса «Коронація слова».

С недавнего времени работает главным редактором издательства «Дніпро».

«Замысел «Ключа» я вынашивал двенадцать лет»

— Вы «самый коммерческий» украинский писатель — и вот пошли работать в издательство. Означает ли это, что в нашей стране прожить на гонорары не можете даже вы?

— Нет, я долго и благополучно жил «на творческих хлебах» — еще с 1986 года мир не мог поймать меня или, точнее, мою трудовую книжку. А недавно таки уговорили пойти в «Дніпро», и понятно, что просто так «на службу» я бы не пошел. Вынашиваю интересный и весьма дерзкий издательский проект: хочу переписать украинскую классику. Взять, например, повесть Панаса Мирного «Повія». Интересное произведение с таким привлекательным, как по нынешним временам, названием — и его вдруг не читают! Отталкивает большой объем, тяжелое, местами архаическое письмо, отягощенное чрезмерным многословием. И я пришел к выводу: если его сократить — не фрагментами, а по слову, по полпредложения, убрать русизмы, местами даже откровенную безвкусицу, — получится современная читабельная вещь. Так же и «Хіба ревуть воли, як ясла повні», — кстати, это название я поменял бы. Потом возьмусь за Анатолия Свидницкого — роман «Люборацькі», а тогда, может, и до Ольги Кобылянской доберусь. Нужно несколько изданий выпустить, чтобы посмотреть, что из этого получится.

— Чьи же имена будут на обложках этих книг?

— Конечно, авторов. Только будет указано, что это адаптация Шкляра. Я знаю, посыпятся упреки: на кого, дескать, замахнулся и так далее, но в своей среде, среди коллег по перу этот проект ни у кого возражений не вызывает. Я уверен, что если бы, скажем, Панас Мирный был жив, то сделал бы это сам. Честно говоря, я бы пошел и дальше, «Декамерон» Боккаччо переписал бы. Но это, конечно, заберет много моего личного времени. Поэтому, думаю, на службе долго не задержусь. Я по восточному гороскопу кот и привык жить сам по себе. Творческих хлебов мне хватает.

— Ваша популярность началась с романа «Ключ». Но к тому времени вы уже были автором примерно десятка книг. Как, по-вашему, почему именно «Ключ»?

— Во-первых, в советскую пору не было таких понятий, как реклама, раскрутка. Я не считаю, что мои книги были менее интересны, нежели произведения классиков украинской советской литературы, но тогда популяризация писателей производилась по иным параметрам, существовала официальная литературная иерархия. Хотя действительно именно с «Ключа» у меня начался новый период творчества. Этот роман я написал после очень продолжительного перерыва. В 1989 году был издан роман «Ностальгія», а в 1990-м в Москве в «Советском писателе» вышло «Избранное» — толстая книга, куда вошли и роман, и повести, и рассказы. После этого я лет восемь совсем не писал.

— С чем это было связано?

— Не знаю, наверное, все-таки сказалась резкая смена эпох. Тот перелом был драматичнее любой литературы, эмоций хватало без творчества. Тогда я занялся политикой…

— Имеются ли сейчас у издателей планы относительно переиздания «раннего Шкляра»?

— Да, мы с «Кальварією» вели об этом разговор, и, наверное, со временем выйдет моя проза 70—80-х годов. Там есть вещи, которых я не стесняюсь. Скажем, повесть «Стороною дощик іде» на русский язык перевели три переводчика, и все три варианта увидели свет. В Словакии тоже эта повесть печаталась неоднократно. Так что меня и в те времена переводили, но, конечно, в пределах Центральной и Восточной Европы и на «экзотические» языки нынешних просторов СНГ. На Запад тогда вообще никто из украинских литераторов не выходил по понятным причинам.

— Как долго вы шли к написанию «Ключа»?

— Этот замысел я вынашивал двенадцать лет. Однажды услышал историю о том, как один парень нанял жилье в Киеве, а после этого хозяин к нему так и не явился за платой. Мне она показалась привлекательной: сам факт давал очень широкий простор для фантазии. Ведь нормальный человек должен задуматься, куда девался другой человек! И начинаются поиски... Я долго носился с этим замыслом, а потом сел и за тридцать дней написал роман.

— Во время работы вы воспринимали этот текст как «массовый» или нет?

— Нет. То есть я люблю сюжет и всегда хочу, чтобы произведение было читабельным. Сюжет — это утонченная игра ума, и очень жаль, что наша слишком серьезная и добродетельная литература не выработала традиции динамического повествования. Сейчас говорят, что советские писатели были «заробітчанами» и потому писали о рабочем классе, о колхозах. Но ведь детективы и фантастику тоже никто не запрещал писать, причем за них платили еще больше, поскольку издавали массовыми тиражами. И все равно таких произведений почти не было. Оказывается, так называемый «легкий жанр» является самым трудным. Очень мудро по этому поводу сказал Иван Кошеливец, первый редактор журнала «Сучасність», проживавший в Германии и хорошо видевший наши недостатки с «европейской» стороны. Украинские писатели, отметил он, слишком тщеславны, они говорят, что не хотят писать «анжелик», а будут творить вечные, философские вещи! Но секрет здесь очень прост: «анжелик» писать намного труднее. Поскольку чтобы создать динамичную книгу, которую бы читали все, нужно уметь Очень Хорошо писать.

Так оно или нет, но для нас, украинских писателей, эта невыносимая легкость жанра, как сказал бы Милан Кундера, оказалась самой трудной. Лично я не совсем понимаю разделение на «элитарную/массовую» литературу. Все жанры хороши, говорил классик, кроме скучных. И если кто-то называет мои произведения массовыми, меня это тоже радует. Тем более когда все эти романы без исключения печатает самый элитарный украинский журнал «Сучасність».

«Кому не нравится «Елементал» — пусть читает
«Хаджи-Мурата»!»

— Какой на сегодняшний день суммарный тираж переизданий «Ключа»?

— Думаю, тысяч двенадцать. Недавно как раз вышло третье издание, если не считать дополнительных тиражей. А кроме того, этот роман напечатали журнал «Сучасність», газеты «Молодь України» и «Киевские ведомости» (кстати, на языке оригинала).

— А как обстоят дела с его анонсированной экранизацией?

— Там произошла не очень приятная история, я сам долго перебирал харчами и сейчас жалею об этом. Экранизировать «Ключ» мне предложили сразу несколько режиссеров: Мыкульский, Бийма, молодой режиссер Мирослав Слабошпицкий, уже имевший деньги на этот проект. Мы с продюсером почти подписали соглашение, но в последний момент мои товарищи-благодетели сказали: «Ну, Васыль, что же ты соглашаешься за какие-то пять тысяч баксов отдать шедевр!» Однако решающую роль сыграло то, что ребята сомневались, хватит ли им денег на хороший фильм, на актеров-звезд и т.д. И к тому же они зависели от Министерства культуры, диктовавшего еще и свои условия, и я почувствовал, что авторы фильма могут пойти на большие жертвы: возьмут лишь фабулу из «Ключа», растеряв его философию. А тут еще и классик Олег Бийма: «Что ты делаешь, я сниму и прокатный вариант, и сериал минимум на пятнадцать серий!» Это было еще два года назад. Но Бийма меня по сей день успокаивает, что, дескать, «вино тем вкуснее, чем дольше постоит»…

Вообще, с кинопроектами у меня тоже случаются остросюжетные приключения. Александр Роднянский даже по «Елементалу» — я, между прочим, удивился — задумал снять четыре серии, в пику фильму «Брат-2» (смеется). Я съездил дней на десять в Африку проникнуться мусульманской атмосферой, приехал, написал синопсис — а мне говорят, что Роднянский уже в Москве… Хотя «Елементал» не является таким уж антироссийским, как его восприняли некоторые. Сами россияне могли бы снять такой фильм, поскольку это произведение, кроме всего прочего, о патриоте, преданном Родиной.

— Распространено мнение, что рыночный успех пагубно действует на писателя. Появляется соблазн повторять себя, «снижается планка» и т.д. По поводу вас отдельные критики утверждают, что «Елементал» в художественном плане слабее «Ключа». Как вы для себя решаете эту проблему?

— У меня есть свой стиль и уровень, ниже которого я не смог бы опуститься, даже если бы хотел. На конвейер никогда не работал, поскольку просто рассказывать интересные истории — этого для меня маловато. Посему подобные сравнения меня лишь удивляют. Ведь речь идет о совершенно разных вещах, о текстах с разными жанровыми особенностями и сверхзадачами. Но читательские вкусы здесь и впрямь разделились, причем многим больше нравится именно «Елементал». Может, это те, кто больше любит экшн: говорят, этот роман динамичнее. «Ключ» более сложен, он, к сожалению, еще не прочитан до конца критикой. И обычный читатель глотает его лишь поверхностно, на уровне сюжетной интриги.

А «Елементал» мне знаете чем дорог? Его очень хорошо воспринимают люди, воевавшие в «горячих точках». Те, чьей критики я более всего опасался, кто мог меня «поймать» на чем-нибудь. Но нет! Я видел парня, который скупал «Елементал» десятками. Потом мы познакомились. Он воевал в Чечне, начал расспрашивать, где я воевал (улыбается). А писатель Василий Слапчук, афганец, написал, как мне кажется, самую лучшую рецензию на «Елементал». Он подметил в романе вещи, о которых даже я не догадывался, и резюмировал: «Кому не нравится «Елементал» — пусть читает «Хаджи-Мурата»!».

— В авторском предисловии к этому роману вы намекаете, что имели отношение к описанным событиям. Это был просто рекламный ход или можно об этом подробнее?

— Нет, это моя тайна. Роман посвящен реальной личности, человеку, действительно выкупившему меня из неволи. Уточнять не буду, так как ему это не нужно.

— Вообще, насколько вы «эксплуатируете» в текстах собственную биографию?

— Я никогда не пытаюсь сознательно воспроизводить факты из собственной биографии. Иное дело — жизненный опыт, он всегда присутствует. А потом срабатывает то самое «мадам Бовари — это я», классическая фраза Флобера. Когда ты перевоплощаешься в героя, то, конечно, в нем появляется что-то и от тебя. Мой новый роман «Кров кажана», вышедший в «Сучасності», вообще написан от лица женщины.

— Как вам это удалось?

— Шутки ради я объясняю это так: когда мне запретили принимать участие в конкурсах «Золотий Бабай» и «Коронація слова» — сейчас я там член жюри, — то стало слегка обидно. И я решил прибегнуть к мистификации: прислать произведение от имени другого реального человека. А тот, кто выиграет эту премию, должен был при издании книжки настоять, чтобы ему поставили псевдоним Васыль Шкляр. Но меня ведь по стилю узнают. Павел Загребельный на конкурсе «Золотий Бабай» вычислил, что это я написал «Ключ», и это для меня был самый большой комплимент. Вот я и думаю: чтобы замаскироваться, напишу этот роман еще и от лица женщины! Но, конечно, писал я его абсолютно серьезно. Удалось или не удалось — не знаю. Одна старушка из-за границы прислала в редакцию «Сучасності» письмо: «Я была подписчицей этого журнала с 1960 года, со дня его учреждения, но отныне отрекаюсь от него навсегда, поскольку такой порнографии я еще не видела!» (смеется).

— Вы такого мнения о женщинах, что от женского имени у вас вышла порнография?

— Ну, это по мнению той пожилой пани. Я считаю, что это скорее мистически-философский триллер. Роман о рождении дьявола, там много мистики, Лысая гора, чертовщина, идеальное убийство, ну и, каюсь, немного откровенная эротика... Эпилог переносит нас в 2033 год, то есть там имеется и элемент фантастики.

— Вы, кажется, были очень удивлены, когда получили премию «КиевКона-2003» в номинации «за лучшую украиноязычную фантастику»...

— Это правда, я страшно удивился! Когда мне намекнули, что я получу какую-то премию за фантастику, я подумал, что речь идет именно о произведении «Кров кажана». А когда назвали роман «Ключ», я удивился, поскольку это уже четвертая премия, полученная этим романом. Я действительно фантастом себя не считаю, но мистику люблю. Причем, если можно так сказать, реалистичную мистику. Не люблю откровенные выдумки с вурдалаками и упырями. Моя мистика материалистичная, то есть она основывается на удивительных вещах, которые и впрямь происходят в жизни.

«Писать читабельные произведения — моя политическая позиция»

— В начале разговора вы вспоминали, как пошли в политику. Насколько это было для вас серьезно?

— Еще и как серьезно! В конце 80-х — начале 90-х так называемая «украинская революция» захватила всех, кто имел обостренное чувство национальной боли. Я продолжительное время был пресс-секретарем УРП (Украинской республиканской партии), первой радикальной политической организации, которая еще при совдепии открыто провозгласила свою цель — независимость. Тогда от имени УРП я писал такие политические заявления, от которых мороз продирал по коже. Потом пришло разочарование, хотя сейчас я ни о чем не сожалею.

— Почему разочарование?

— Потому что все пошло не так, не по тому сценарию. Мы попали в экономическую зависимость, а она оказалась более жестокой, нежели политическая. В политической борьбе хотя бы видно, где твой враг, а здесь все не то что в тени, а в беспросветной тьме. Национальная боль, политические подтексты просачиваются и в мои произведения, хотя как писатель я понимаю, что любая тенденциозность в художественном тексте — это всегда недостаток. Но мне ее уже не избежать. И то, что я пишу читабельные вещи, — это тоже моя определенная политическая позиция. Я хочу, чтобы читали украинскую книгу. Для меня это очень приятный признак, когда узнаю, что имею почитателей и среди русскоязычного читателя.

— По вашему мнению, есть ли какие-либо перспективы у украинской массовой литературы?

— Надеюсь, что есть. Конечно, при условии наличия целого комплекса различных факторов. И культурных, и тех же политических. Наши чиновники от литературы по сей день не уразумели, что маскульт — значительно более серьезное оружие, чем уже утраченный ядерный арсенал. Массовая литература у нас существует только в зародыше, но уже происходит количественное накопление. Я сижу в жюри конкурсов остросюжетного романа — идет такой себе, знаете, ровный поток, без ярких фаворитов. Массовая литература, как я уже говорил, у нас не имела традиций, здоровой родословной, и потому она в значительной степени вторична.

— Вы считаете, от этих конкурсов есть польза?

— Безусловно. Конкурсы эти нужны, они стимулируют и все-таки открывают новые имена. Это количественное накопление непременно перерастет в качество. У нас очень серьезный языковой фактор. Говорят: «В этой украинской литературе нечего читать». Но любой зарубежный автор в переводе на украинский не идет большими тиражами. Издают Павича, Коэльо, однако они продаются хуже меня, хотя их книги в три раза дешевле. Их уже наелись на русском языке. Почему, собственно, мои произведения запрещено издавать на русском? Ибо когда появится русское издание, непритязательный читатель предпочтет перевод, а не оригинал.

— Вам поступали предложения от российских издательств?

— Предложения были, и сейчас продолжаются переговоры на эту тему. Но мне не нужны переводы для статистики: я на русском языке издавался давно. Иное дело, если возьмется престижное издательство, которое воплотит этот проект по всем современным технологиям и стандартам. И если я буду издаваться в России, то только «без права ввоза книг на территорию Украины».

— А что касается дальнего зарубежья?

— С переводами нашей литературы вообще очень сложно, поскольку безгосударственная Украина никогда не имела и сейчас почти не имеет своих серьезных полпредов за границей. Только теперь появляется определенная когорта людей — благодаря посольствам, культурным представительствам, фондам, — которые могут что-то предлагать солидным издательствам. Скажем, Ульф Сьор был советником посольства Швеции в Украине и перевел мой «Ключ» на шведский с оригинала. В Софии очень хорошо украинский язык знает Пенка Кинева, и там этот роман вышел в свет через несколько месяцев после украинского. А вообще тема переводов очень деликатна, здесь не стоит особенно хвастаться, так как дело не в том, на сколько языков тебя переведут. Главное здесь — займут ли эти книги свою нишу в чужой среде. Ведь можно выйти на Западе в небольшом издательстве где-то при университете или при какой-то просветительской организации диаспоры и этим только перекрыть себе путь к авторитетным издателям. Наша диаспора, к сожалению, не вырастила в своей среде влиятельных интерпретаторов, которые бы имели деловые связи с лидерами книжной индустрии.

— Если бы вы в свое время прошли в парламент, то занимались бы вопросами литературы и издательского дела или чем-то совершенно иным?

— Я, пожалуй, все-таки не пошел бы в парламент, ведь это же нужно было бы поставить крест на своей писанине. А для меня ничего более интересного, чем ОНА, нет. И я не променяю эту пани не то что на депутатское кресло, но даже на трон диктатора.