Рефлексии по Радамесу

В премьере "Набукко" Дж.Верди (Национальная опера Украины) - о приключениях бедного еврейского народа - партия Исмаэля (племянника царя Иерусалима) руководством театра демонстративно отдана не "народным" (и даже не "заслуженным") тенорам страны. А дебютанту-новичку, юному дарованию. Которых в разных жанрах пытаемся поддерживать на этих страницах из номера в номер.

Юный тенор Валентин Дытюк не так давно отхватил Первую премию конкурса им. М.Глинки. Там же стал фаворитом жюри и публики. Теперь в нашей Нацопере он поет Ленского, Шуйского, Исмаэля. И пока только присматривается к Радамесу ("Аида"), поскольку партия требует большей закалки и большего вокального опыта.

А этот голос - молодой. И важно его не деформировать, не испортить.

О его голосе в театре говорят уважительно: "Ровный во всех регистрах", "Беспроблемный верхний регистр", "Очень красивый тембр".

Вообще наши представления об успешном теноре - в том или ином сюжетном контексте - чреваты картинками солнечными. Обязательно толпы воздыхательниц-почитательниц. Непременно высокий волшебный певческий мужской голос (от малой до второй октавы), ласково щекочущий какие-то подсознательные зоны нервной системы.

В таких голосах, как правило, пряный романтический привкус, рождающий ряд волшебных ассоциаций, навеянных разными-разными партиями из разных-разных опер, исполненными Паваротти, Лемешевым, Соловьяненко, Карузо, Козловским, Атлантовым. И даже, прости Господи, Басковым.

В подобном теноровом разноголосии есть привкус мечты и сладости (иногда слащавости), есть сверхэмоциональность и умеренный пафос.

Образ тенора, который не может завязать себе шнурки (поскольку необъятен, как родина), - все-таки знак архаичного оперного прошлого: на "таких" Ленских спрос в европейском театре подупал. Сноровистые продюсеры поглядывают в сторону тех, кто моложе, голосистее.

В сторону нашего героя европейские продюсеры тоже посматривают. Но о дальних горизонтах мечтать пока преждевременно (хотя он уже значится приглашенным солистом Латвийской оперы). О таких артистах, как этот, Роман Григорьевич Виктюк частенько говаривает: "Бідна дитина!". Вкладывая в словосочетание не материальный смысл, а подчеркивая в герое скромность, неотшлифованность закулисьем. А также ту стадию первичного артистического восторга, которая пока далека от возможной циничной оперной поступи в дальнейших репертуарах, распределениях, международных гастролях.

...Скромно одетый, вежливо отвечающий, жизнью не тертый, принявший в репертуаре Нацоперы Исмаэля, Ленского (и других) как подарок судьбы, он ("бідна дитина") открывает мне страшнейшую тайну. В своем интересном детстве в Запорожской области никаких опер он не слышал - вообще. Никогда. Возможно, по радио в то время транслировали только шансон? Или другой репертуар? Но опер он точно не слышал.

- А вообще когда впервые оперу услышал? Скажем так, живьем?

- Только лет восемь назад. Когда приехал в Киев. Это был "Борис Годунов" М.Мусоргского. Я сидел высоко-высоко - на галерке. И был потрясен! Опера меня захватила мгновенно. И я понял: только "там" моя жизнь.

Прерывая собеседника, говорю, что именно эта постановка в нашем театре пугающе архаична. Ей сто лет в обед (поставили еще в 1986-м). Там бородатая сценическая технология (то и дело лупят молотками, когда меняют декорации). А он непреклонен: "Там главное - музыка!". И с этим трудно спорить. Теперь он и сам выходит на сцену в "Годунове": партия Шуйского.

- Над этим образом мне работать интересно и страшно...

- А что пугает?

- Это взрослый, умный, хитрый и коварный человек. Он старше меня раза в три. Конечно, трудно понять его, непросто объяснить все его хитрости. Я же не пережил столько, сколько персонаж оперы. Но то, что герой отрицательный, - испытание для тенора.

- Только что ты сделал Исмаэля в "Набукко". Тоже герой не подарок. По существу, "предатель". Еврей, как бы предавший свой народ. Как на сцене тебе, исполнителю, оперному артисту, оправдать подобное предательство, даже если это не реализм, а оперный декор?

- Здесь может быть оправданием только его неистовая вера в свою любовь. Вера в Фенену. Это я так объясняю. Может быть, кто-то объясняет иначе?

Его Исмаэль появляется в "Набукко" не на белом коне, но в белых роскошных нарядах. Оные в нашем театре всегда провоцируют вопросы: отчего же раньше - даже в оперных сказках для взрослых - люди одевались столь пышно, роскошно, как будто на бал-маскарад, а при этом еще воевали-страдали и убивали друг друга?

То есть декорации-костюмы здесь (в "Набукко") - "сказки народов мира". Режиссерская партитура: классика - бессмертна.

Тем не менее, исполнители, лучшие из них, волшебством голосов творят историю человеческую, эмоциональную, вневременную. Не важно, когда Верди создал свой шедевр (кстати, поначалу непризнанный глупыми "специалистами" его эпохи). Его музыка вечна.

Исмаэль (В.Дытюк) окружен мощнейшими дамами - Фенена (Анжела Швачка, меццо-сопрано) и Абигайль (Людмила Монастырская, сопрано). Оказавшись в таких художественных тисках, в непроизвольных объятьях столь сильных оперных фемин, иной юный тенор тут бы и скис, поник, растерявшись. А этот исподволь, без надрыва, вроде бы идет на внутреннее сопротивление - обеим. Этим звездам-примадоннам и Шевченковским лауреаткам. Когда-то Андрей Гончаров говорил молодой актрисе Евгении Симоновой, игравшей Заречную: "Никогда не пытайся переиграть Доронину (Аркадину)! Она все равно уничтожит тебя своей энергетикой!". Так и в нашем оперном случае трудно переиграть-перепеть вокальное и энергетическое обаяние той же Монастырской. Которая уж если и вышла, то одна. И центр внимания - она.

- Интересно, а как ты все-таки сопротивляешься ее энергетике, ведь нужно же и себя показать, и не потеряться?

- В первую очередь, на сцене мой персонаж. И уж насколько мне хватает ума и способностей, стараюсь поставить себя на его место. "Соревноваться" с энергетикой таких исполнителей, как Людмила Монастырская, конечно, бесполезно. И нет такой цели!

Но в то же время пытаюсь проживать историю взаимоотношений в "Набукко" - искренне, честно.

Именно Монастырская когда-то сыграла в моей судьбе важную роль. Она пригласила меня, еще студента, принять участие в своем концерте в филармонии. Познакомила со своим менеджером. Скажем так, протянула руку.

Она сама - удивительный человек. Скромный, естественный, очень достойный. С ней никак не вяжутся представления о "примадонстве", какой-то заносчивой звездности. Ничего подобного! В общем, я ее очень люблю и очень благодарен ей за то доброе, что она сделала для меня. Может быть, мои педагоги и она подсказали главное - важно петь душой.

- После успеха на конкурсе Глинки тебя вроде бы приглашали на службу в Большой театр? А ты не пошел. Почему? Политика? Или экономика - мало предложили?

- Причины разные. Одна из них - мой голос. Что я имею в виду? Для тенора важно не браться раньше времени за определенный репертуар. То есть важно, сохраняя голос, дать ему возможность органично взрослеть, развиваться, набираться силы. Скажем, в нашем театре художественное руководство меня не "грузит". Не заставляет брать репертуар драматический. Вообще здесь ко мне очень хорошо относятся. Анатолий Анатольевич предлагает новые партии. Вот на подходе Альфред в "Травиате". Приходите, кстати. Петр Яковлевич подсобил с общежитием на Оболони. Сейчас я там и живу.

- А почему в общежитии? Может, проще снять однокомнатную, оградив себя от "хора" общей кухни?

- Квартиру снимать дорого, даже при моей зарплате. А так сейчас я могу маме отправить хотя бы пару тысяч гривен. Надо же как-то ей помочь.

Наш тенор (здесь важное уточнение) родился в поселке Степногорск Запорожской области. Его отец - инженер, мама имеет отношение к делам строительным. С детства мама приучала его к народным песням. Затем он играл на аккордеоне (учился в музыкальной школе).

Период мутации голоса - очень сложный для всех подростков - совпал в его жизни с ужасом. С аварией. Долго лежал в больнице. И в этот самый трудный период просто молчал. Была серьезная травма головы, сложнейшие операции.

На более чем восемь месяцев будущий Исмаэль выпал из активной жизни. И его физическая активность была во всем ограничена.

После, слава Богу, встал на ноги, начал серьезно заниматься с педагогом по вокалу.

- В 17 лет уже стало понятно, куда ведет меня мой голос...

Когда поступал в консерваторию, на десять мест было
120 претендентов! Однако специалистам понравилась природа его голоса. И вскоре - победа на конкурсе Глинки. И сразу - четыре диплома.

И… не менее серьезная борьба не только за силу собственного голоса, но еще и за себя самого. Он говорит:

- Лишний вес у меня с детства... И только за последнее время я сбросил 40 килограммов…

- Сколько?!

- Ровно столько. Нужно же быть в форме. В первую очередь, это важно для здоровья. Ты легче себя чувствуешь, не так устаешь. И для репертуара это важно, конечно.

- На вокале никак не отражается заметное освобождение от веса?

- Это в том случае, когда худеешь очень быстро и не занимаешься спортом.

- А как насчет диеты - для тенора? Есть же какой-то секрет, который в Интернете случайно прочитает Пугачева и станет худее, чем сейчас?

- Вот сейчас пост. Сам Бог велел не злоупотреблять. Я категорически отказался от всякой "химии", то есть колбасных изделий. Отказался от мучного. Не ем с июля хлеб - и чувствую себя превосходно. И потом, вы не станете возражать, что сегодня, увы, даже качество хлеба уже не то.

Конечно, в борьбе с лишним весом важно движение. Поэтому надеваю какую-то старую куртку и по несколько часов пешком хожу по Оболони…

- Понятно, движение - жизнь. А вот для тенора, на твой взгляд, какой возрастной период самый идеальный в вокальном плане?

- Полноценный голос именно тенора формируется, пожалуй, как раз с моего возраста - 20–25. Потом голос может "расти", развиваться - лет до 35.

- А когда уже тенору поздно формировать голосовой аппарат?

- Поздно не бывает, если есть "что" формировать. Для кого-то и в 50 не поздно. Я же вижу свой репертуар до 35 лет как лирический, потом - драматический.

- То есть потом Радамес, другие.

- Разные тенора по-разному зависимы от школы, от техники. Можно и в 60 лет прекрасно петь, а можно и в 30 быть никому не интересным.

- Кто из больших теноров уже на закате, на твой взгляд, сохранял высоту и красоту голоса?

- Паваротти. Он прекрасен.

- Если знаешь, в старинные времена существовали целые "мафиозные" группировки поклонниц вокруг Лемешева и Козловского. Они соперничали. Когда сейчас в старых грамзаписях слушаешь того и другого, что чувствуешь? Много ли в них архаичности, манерности?

- Потрясающие тенора. И в их времена была именно такая особая культура и манера исполнения. Она считалась эталонной. Лемешев невероятно техничный, начиная с верхнего регистра поет идеально. Козловский - великолепен! Это наш украинский тенор. Еще Анатолий Соловьяненко, Константин Огневой.

- Думая о Радамесе или мечтая о "Риголетто", не заглядываешь ли случайно еще и в партитуры Вагнера?

- Ну когда уже не страшно терять голос, тогда и начинают петь Вагнера. Музыка у него гениальная, но невероятно сложная. Требующая выдержки, даже выносливости. Может быть, все-таки прежде Радамес? Или Герцог из "Риголетто"? Мне кажется, хорошо сделав Герцога или Радамеса, тенор может быть уверен в себе полностью.

Хотя, например, для моего голоса сложен Россини, предполагающий особую эластичность голосового аппарата. Скажем, за границей некоторые ребята, если поют Россини, то свои карьеры целиком посвящают только ему. Конечно, хочется попробовать и Моцарта. В общем, много желаний и много рефлексий.

- Как относишься к избитой формуле, мол, "публика-дура"? Причем не важно, где она таковой является - в драме, опере или цирке?

- Ну знаете, у меня ведь работа такая - народ развлекать. Либо развлекать, либо доводить его до слез. Но главное - нравиться этому народу. А если не понравилось, если меня не приняли, если мой голос не проник в души, то при чем тут публика? Значит, "дурак" кто-то другой…