ЭТОТ ВОЛШЕБНИК ВИЛЛИ ФЕРРЕРО

Ферреро (Ferrerо) Вилли (1906 - 1954) - итал. дирижер. Выступал с детского возраста. Гастролировал во мн. странах (в России с 1913, в СССР с 1936).

Музыкальный энциклопедический словарь. М., 1990, стр.573

В последние годы своей жизни (начало 50-х годов) этот оригинальный и блистательный дирижер почти ежегодно гастролировал в Киеве. Симфонические программы под его управлением, как правило, игрались два-три раза подряд и всегда при переполненных залах.

Ферреро умел нравиться публике. Среднего роста, худой, поджарый. Гладкие черные волосы, зачесанные назад. Большие, налитые темным глаза. Красивое, но сильно поблекшее лицо. Но общий абрис фигуры еще сохранял европейскую элегантность, изящную легкость движений и привычный имидж «любимца публики».

Его дирижерская техника отличалась безукоризненной точностью, изысканным лаконизмом и восхитительным налетом игривой небрежности. Дирижерские «проблемы» разрешались с завидной легкостью (недаром ему очень нравилось русское слово «левко», которое он никак не мог правильно произнести - все получалось «легко»).

Иногда его полностью расслабленные, опущенные вдоль туловища руки приводились в движение лишь резким движением плеч; так он, к примеру, дирижировал финал 7-й симфонии Бетховена, и получалось... по-немецки разгульно!

Перед началом концерта, когда оркестр уже сидел на эстраде, а ведущая объявляла программу, он появлялся в кулисах в облегающем фраке (который делал его почему-то менее элегантным и даже укорачивал рост) и расслабленной походкой прохаживался вдоль кулис, благоухая целым букетом заграничных одеколонов. На приглашающий жест ведущей, церемонно переспросив «Мо-ж-но?», - приосанивался и уже твердой походкой направлялся к подиуму. Широко расставив руки, как бы обнимая уже бушующий аплодисментами зал, легко сгибался в поклоне и, слегка рисуясь, помахивал воображаемым пером воображаемой шляпы.

Симпатичный, загадочно привлекательный...

Женщины млели.

Затем поворачивался к оркестру и, чуть наклонившись вперед, начинал дирижировать.

Ему удавалось с первой же ноты «включать музыку». Которая сразу же захватывала и убеждала слушателей, убеждала всеми своими слагаемыми. С позиций высокого академизма его можно было упрекнуть и в рискованных люфтах, и в манерных рубато, и даже в «итализированном» Бетховене (что и делали некоторые местные знатоки). Но и самые суровые критики невольно попадали под обаяние мелодической прослеженности фраз и искренней увлеченности подачей.

Запомнились моменты дирижирования одной правой рукой, невесомой и точной, как кисти живописца. Рука делала мало движений, подчас даже не соответствующих слышимой музыке; но музыка жила где-то глубоко внутри его сухощавой физичности, а по руке и палочке струилось что-то невидимо ощутимое, и это «что-то», проникая в оркестр, мгновенно материализовалось, превращаясь в слышимое.

Судя по всему, Вилли Ферреро нравилось бывать в Киеве; нравился город, нравился киевский оркестр, нравился восторженный прием, оказываемый публикой. Но особенно ему нравилась «Столичная» водка. Пил он далеко не по-заграничному, что было видно по внешности: изможденное лицо темно-серого цвета, воспаленное выражение глаз, вихляющая походка. Не скрывая своей пагубной привязанности, он не начинал репетицию без полустакана «Столичной». Но выйдя за пульт, становился неподражаемо великолепен. Превосходно знал оркестр, тонко и в то же время по-итальянски сочно чувствовал музыку, умело и легко проводил репетиции. Порепетировав какое-то время, откидывался на спинку стула и, приложив два пальца к губам, застенчиво говорил: «Маленький цигареткэ». Это означало антракт. Шел в артистическую, принимал очередную дозу «Столичной» и с той же «маленькой цигареткэ» выходил погулять по залу. Благодушно улыбался, заговаривал с музыкантами и даже умудрялся, не зная языка (при помощи жестов и мимики), рассказывать всякие фривольные анекдоты.

Музыканты смущенно улыбались. Накаченные пресловутым советским патриотизмом, они видели в нем зримое воплощение «гнилого Запада» и осуждающе сокрушались: «Какой талантливый человек! Если бы он так много не пил...»

Да, сей феноменальный музыкант был уже очень близок к бесславному концу.

Но дирижерская слава еще не изменяла ему. Ибо этот совершенный дирижерский механизм, запущенный еще в семилетнем возрасте, не знал сбоев.

Коньком ферреровских программ были симфонические миниатюры: увертюра к опере Верди «Сицилийская вечерня», «Баба-Яга» Лядова, «Грустный вальс» Сибелиуса и особенно антракт к 4-му действию оперы «Хованщина» Мусоргского.

Увертюра к «Сицилийской вечерне» проносилась, как стремительно-праздничный звуковой вихрь. И даже томительно-вязкая побочная тема у виолончелей не останавливала, а лишь оттеняла ее фейерверочное кипение.

А как великолепно удавался ему сказочный колорит лядовской «Бабы-Яги»! Фигура дирижера совершала какие-то «кикиморовские» движения, приобретая сходство с комично кривляющимся карликом. И вдруг, в короткой сверкающей коде, дирижер мгновенно выпрямлялся струной, а палочка, словно жесткий маленький кнутик, с «изящным отчаянием» подсекала оркестр.

Знаменитый «Грустный вальс» строился на непривычных, предельно рискованных рубато. Каждая доля аккомпанемента дирижировалась и игралась отдельно, вне вальсового ритма, падая тяжелой скупой слезой.

И этот, на составные разъятый, вальс воссоединялся в новое, предельно впечатляющее цельное музыкальное построение.

Успех же антракта из оперы «Хованщина» был просто ошеломляющим. В этой суровой музыке Ферреро находил особый настрой могучей и возвышенной красоты. Незабываема находка дирижера: где-то в середине пьесы, на выдержанной ноте первых скрипок, три педальных аккорда медной группы неожиданно расцвечивались трагическими «форте-пиано-крещендо» и резко срывались на уменьшенном... И в этот момент слушатели соображали, что ожидаемая после срыва тишина уже давно и прочно заполнена насыщенно-тягучей нотой первых скрипок, тяжело переползающей в следующий звук темы.

До сих пор не пойму, как у скрипачей хватало смычка на столь бесконечную вытяжку звука!

Миниатюры непременно бисировались; и сразу после исполнения и по окончании всей программы. Ферреро объявлял их сам. Не переставляя ног, одним лишь корпусом разворачивался к публике, гортанно произносил «Мусогски. Кованщина» и бисировал знаменитый антракт.

После исполнения миниатюр в зале поднимался коллективный визг! На сцену летели многочисленные букетики ландышей и другие цветы. Особенно импонировали дирижеру ландыши, летящие с балкона, и он умело обыгрывал «дары небес»: грациозно нагибался (изысканно приподняв ножку в сверкающей лаком туфле), брал букетик и, отыскав взглядом балконного поклонника (а чаще поклонницу), посылал туда обворожительный воздушный поцелуй.

Наши женщины, изголодавшиеся по красивой мужской галантности, стонали навзрыд... А он, разогретый успехом, снисходительно кланялся, церемонно расшаркивался, посылал поцелуи, все накаляя и без того бушующий зал.

После всех бисов, когда ажиотаж зала слегка выдыхался и оркестр мог покинуть сцену, в дирижерскую комнату устремлялись возбужденные слушатели с переснятыми копиями фотооткрытки 1913 года, на которой был запечатлен маленький Вилли Ферреро, с жаждой получить сегодняшний автограф. Копий было много (видно, кто-то на этом подрабатывал). Тем не менее, прежде чем поставить подпись, Ферреро внимательно всматривался в каждую открытку и воспаленность его взгляда смягчалась.

Может, он вспоминал далекие детские годы и переполненный римский зал Августсо, где он, семилетний мальчик, темпераментно и уверенно дирижировал 1-ю симфонию Бетховена (на радость своему учителю Леопольду Мунсоне), а «толпа ревела от восторга и засыпала крошку цветами; многие, не только дамы, но и мужчины, плакали». (Так, ссылаясь на римскую прессу, комментировала его первые выступления газета «Киевлянин» от 22 мая 1913 г.)

После концертов слушатели долго не успокаивались: обсуждали в фойе, делились впечатлениями в гардеробе, на улице. Однажды весной публика, выйдя из помещения филармонии, запрудив тротуар и половину мостовой, ожидала выхода Ферреро. И когда он появился в дверях, в элегантном пальто и щегольски заломленной шляпе, вновь разразилась овация, крики «браво» и Ферреро оказался в плотной гуще восторженной стихии. Его подняли на плечи и понесли к площади...

В этом году минуло 40 лет со дня его кончины.

И вспомнилась площадь перед киевской филармонией, кипящая восторгом толпа и восседающий на плечах дирижер Вилли Ферреро.